Мне пришлось лицезреть весь его туалет,
вплоть до самых трусов, на заре..
а потом хохотать, и от смеха рыдать,
вспоминая его дефиле-
Сколько раз он снимал, а потом надевал
предо мной свои брюки, тряся, что
в глазах зарябило потом у меня,
после этих назойливых па!
Заявлял нагло мне, что не может он, де,
находиться ,в столь жаркой среде-
потому он снимал, а потом надевал
свои брюки, зараза, везде:
В поезде, в проходе при честном народе,
ну и на клозете, в тесном кабинете..
в комнате у Дины, и в чужой гостиной,
на речном берегу, весь свернувшись в дугу.
Он везде, как дома-вовсе не смущается,
станет жарко ему-сразу раздевается..
Выпирает пузо из трусов арбузом,
жирные складки нависли порядком.
Греет жирок и без порток!
Сто пятнадцать грузом,весит его пузо.
Из носа капель-ну прямо, апрель!
Наестся-рыгает, как трубу прочищает,
а ночью, вдогон, свистит саксофон.
Модные сандалии на лапы напялил,
а рубашка мятая, заношена треклятая..
Брюки сползают, мешком повисают,
на коленях пузыри, не отвиснут до зари!
Сам сердитый- ну, как лётчик сбитый,
психанёт, бывало, в туше его сало,
ну, не зря же говорят-с жиру бесится..
Не зря!
Ноздря раздувается,от злости дрожит ,
изо-рта слюна бежит, он её не утирает,
так она и застывает. каплей жира на щеке,
подзаросшей мхом уже-
вот таков его портрет-хочешь верь,
а хочешь нет!