Это смерть, пробежав по телам неизвестных солдат,
перед нами впотьмах обнажает проклятую сталь…
Слышим, дикая бабка из раны подъезда кричит, –
чтоб, мгновенье спустя, приютила душа тишину;
бьётся сердце во мраке, сражаясь за собственный ад:
в обращённых ладонях к лицу – персональный Грааль,
ибо руки в крови, да похерены воля и щит
от ударов судьбы. Мы теперь обнимаем войну.
Мы теперь обнимаем войну, точно близких друзей,
от которых остался на тверди безжизненной прах;
ты целуешь слепую старуху открыто в уста,
к беспардонной измене своё прибавляя: «прости»;
бросив взгляд на собак над обглоданной грудой костей,
да запомнив, как выглядит и выражается страх,
вдруг поймешь, что уже никого не спасёт красота –
потому что её и саму невозможно спасти.
Сколько было любви – я не вспомню теперь, не смогу:
вместе с городом рушиться храм на опорах её, –
это счастье ушло, убежало, пропало, нашло
обладателя, друга, братка, побратима, творца:
мы смеялись над ним, заставляли валяться в снегу,
отправляли в объятья крестов и вонзали копьё,
да как будто в себя – поелику, когда ни во что
ставишь всё, получаешь ещё одного мертвеца.
Мы, не знавшие сильного чувства на грешной земле,
вдруг друг друга нашли под крылом беспощадной резни,
с опозданьем на вечность, поскольку бессмертия нет
для утративших счастье своё ради серых руин
и страданий... пойдём, защитимся от смерти во мгле…
это наша судьба на обломках былого... Взгляни,
как воронки зияют повсюду, но скоро – рассвет
развернёт над равниной абстракцию новых картин.
Разве нет красоты? Разве мы лишены дорогих
обожаний в плену бесконечных тирад и боёв?
Я тебя уведу за собой в беспросветную ночь, –
дабы, годы спустя, бесполезное счастье распять –
то ли замкнутый круг, то ли кровь на ладонях моих
ждёт возмездья уже и обещанный будущим кров
будет вновь разорён: красота не сумеет помочь,
впрочем, это не значит, что впору войну обнимать.