Если спрыгнуть в колодец в гулком ведре,
То в углу, у стены, у голой кладки
Ты увидишь лисицу с подгнившей лапкой,
С кисловатой смертью на тощем бедре.
Для лисы и для смерти ты клятый враг.
Как ни жалко лисью гнилую лапку,
Черно-бурую не поймать в охапку.
Не даётся. Рычит на малейший шаг,
И оскаленный череп уже не спасти.
Разводной пилой раззявлена пасть:
- Я за двадцать лет настрадалась всласть,
В кость и в хруст - четырежды по пяти.
Ты мне в горле встала ершом костистым.
И кривя худой кровянистый рот,
Не тебя я жду у своих ворот,
А пропахшего клеем таксидермиста.
Убирайся! Плюю на тебя. В добрый путь!
И колодезный ворот тебе по хребтине.
Ведь тебе не знать, каково в этой тине -
- Эту тину хлебать, в этой тине тонуть.
Все черство, все мертво, а скажи - каково
Эту тину жевать и года межевать.
А когда доконает, скулить и визжать,
Убеждаясь, что выше - провал - никого -
- Прорубь, прорва безвременья, муть.
На весенней распашке, на свежей лыжне
У тебя были, видно, дела поважней.
Я прилягу на грудь - ни убрать, ни вздохнуть -
- Тяжела, как булыжник, судьба и беда.
Отхлещу своим мокрым тяжелым хвостом
Да по глупым щекам. Не узнаешь потом,
Отчего на подушке гнилая вода.
И уходит на дно, вязнет в завязи зла.
- Я не знала. Не знала. Не знала. Не зна.