Я сижу на траве и хлещу кофе как воду.
Прямо по курсу Альте Нацьональ Галери
Айсбергом посреди июньского ледохода.
А садовым скульптурам переждать бы жару внутри.
Всадники в мыле, как в кульминации драмы,
Еле сдерживают коней. Но так же нельзя вечно!
Бедный рыцарь того и гляди уронит даму.
У раскаленной лучницы затекло предплечье.
А вокруг мельтешат англичане, французы, турки,
Успев собой натереть музейный паркет.
Аккуратно мечут в урны плевки и окурки.
Страсть к накопительству пищи, искусства, лет
Пагубна. Посмотри, куда нас завел
Волчий голод и зернохранилища. Все. Приплыли.
На музейный остров. На флаге прусский орел.
Туристы. Пешие. Катером. На автомобилях.
Теребят неприглядный подол культуры –
– Итальянцы, болгары, греки, румыны –
И хотят невозможного от несчастной скульптуры –
– Еще ни одна мать не дала бессмертия сыну.
В кофеиновом фимиаме зеленый и синий теряют
В цельности, хрусталем дробятся на грани,
Перекрикивают друг друга, заостряя
Яркость, ярость контраста, борьбу за вниманье.
Внимание до сих пор в мерклой египетской зале,
Где саркофаг оттесняет соседа плечом
В очереди на пути в загробные дали.
Рядом легионер сотрясает воздух мечом.
Римские львы кусают друг другу загривки,
Стреловидный глаз фараона мутится слезой,
Увеличивается и наплывает оливкой
На мраморный Рим и костяной мезозой,
В субъективной значимости превосходя
Птеродактиля, мамонта, полководца, вождя.