Шум городской не стихнет до рассвета,
но ночью всё же тише и уже:
богиня с дудочкой в проём души поэта,
без стука входит по сквозной меже
между реальностью и дивной сказкой,
окно балкона - настежь: в вираже
крыл бархатистых, мучивших Бориса -
восторг воронежский мальчишки на салазках,
кто - свой в старинном русском падеже,
тот не нуждается в навязчивых подсказках,
тот не увязнет в говорных кулисах,
как кочет запоздалый - мозг,
с любовью к ним - берёт родные ноты,
с того на этот, обживая мост,
чтоб памяти не остудила Лета,
нет терпеливей и ответственней заботы,
с ней шестикрыло путь кремнистый вновь,
любовь дарует, что в стихах не гаснет,
страницы шелестят, как в венах кровь,
огонь горит, труд паука напрасен -
сквозь глухоту дом строит красота,
не спавшая в саду под плеск Кедрона
с учениками Господа Христа,
заспавшими миг стона
небосклона...
Коленопреклонённо
зычный
дух
стоит
у бездны,
напрягая
слух
воскресный,
всеязычный,
что парит
в размер
впадая,
когда мирно
спит,
поэзию презревший маловер,
избегший крутизны
Голгофы
лирной,
он видит сны
и не в обиде
строфы
небесной
милости
на то, что не даны
кому-то тропы
сквозь татарник к жимолости
с путёвкой, рынки строящей страны,
с её духовными обмылками,
ухмылками,
бал
правящего сатаны...
Я всё сказал.
Все счёты сведены
с диктатом коронованной постылости...