ЧЕСЛАВ МИЛОШ
(1911–2004)
ДЖОНАТАНУ СВИФТУ
К тебе, мудрейшему декану,
Пришел я за советом добрым.
Своих заслуг считать не стану
Перед свиданием подобным.
Я вижу: океан соленый
Хватает берег дланью пенной,
На пальце островок зеленый
Горит, как изумруд бесценный.
Темно. На торф ирландский рыжий
Ниспала твердь лиловой чашей.
Заухала сова над крышей,
Горшок в камине брызжет кашей.
В серебряных манжетах руки
Расчертят карту и расчислят,
Искусства ради и науки –
И смысл не в том, что люди мыслят.
Став, как и ты, морским бродягой,
По атласам, тобою данным,
Вошел я в бухты Бробдингнага,
Явился в гости к лапутянам.
Бывал у йеху – тех, что блюда
Из собственного варят кала:
Проклятье попранного люда –
Донос, оружие фискала.
Ход жизни преломился с болью
На звенья разного металла,
И сердце напиталось солью,
Но пустоты не испытало.
С людьми делясь посильной лептой
И бешенством живых хотений,
Я взгляд сберег от черной ленты
Непостижимых ослеплений.
И я пришел спросить декана,
Где жидкость взять волшебной силы,
Чтоб из чернильницы стеклянной
Я черпал больше, чем чернила?
На твой манер хочу быть старым,
На скучных старцев не похожим,
Что мучат мир высокопарным
Наставничеством и скулежем.
Принц, отраженный зеркалами,
Чуть свистнет – и поэты в сборе.
Прогнули задницы рядами
И виги перед ним, и тори.
Правители всегда не правы,
Решив, что слава их – навеки.
Один щелчок – и прочь из славы
Лететь им в пекло картотеки.
И полночь с плачущей совою
Над домиком в глуши ирландской
Прочней, чем лавр над головою
Владыки с мраморной гримасой.
Звучит в сегодня обращенный
Твой голос: дела тьма на свете.
Кто мнит историю свершенной,
Достоин безоружной смерти.
Отваги, сын! Тяни за нитки
По мелководью флот потешный.
На муравьиные ошибки
Да грянет с неба град кромешный.
Покуда есть земля под небом,
Ищи причалы новых странствий,
Вне этого прощенья нет нам.
Декан, я берегу наказ твой.
ЭРНЕСТ БРЫЛЬ
(р. 1935)
ДЖОНАТАНУ СВИФТУ
Декан премудрый, вот, я тоже
Спешу к тебе – прости бедняжку!
Выпячиваю губы в дрожи
Поцеловать ботфорты пряжку.
С твоих высот смотреть потешно
На сечи яростные наши:
Срубаются головки спешно
И разбухают вроде каши.
Все наши кличи – мышьи писки,
И грозный флот, по океану
Гуляющий, - опилки в миске.
Я ль стану возражать декану?
Конечно, тот с пренебреженьем
Посмотрит на меня, беднягу,
Чьим созданы воображеньем
Большие люди Бробдингнага.
Мы тех людей подобья, тени…
Но всё же будет ли до смеху
Тебе, когда во мгле осенней
Раздастся крик истошный йеху?
О равенстве с восторгом слыша,
Ликует лилипутье царство:
«До пряжки башмака, не выше!»
Ну что ж, декан мой, благодарствуй!
Теперь послушай, справедливый,
Чью мудрость будут чтить вовеки
Пигмеи и сверхчеловеки:
На свете есть ли край счастливый
И виден ли конец скитаний
В ревущем, горьком океане?..
К чему, скажи, под небесами
Иронии твоей холодной –
Идиллия земли бесплодной,
Поросшей скудными овсами?
В сатире, точно меч разящей,
Не место сказке немудрящей!
Тебя, себя вопросом мучу:
Ужель не можем настоящим
Довольствоваться, здешним, данным –
И не мечтать, что где-то лучше?
Ужель права лишь перспектива,
И что для нас кроваво, живо –
Смешно и только – великанам?
Нет острова буланых, сивых,
Гнедых, чубарых, справедливых!
Не сбудется твое писанье!
Но может статься, в отрицанье
Некстати вдался я ретиво?
И вслушиваюсь я тоскливо:
Вдруг сквозь моря, пески и камень
Издалека придёт с ветрами
Гуингнмов благостное ржанье?
Мне голос возвышать негоже,
Но выслушай меня бедняжку,
Чьи губы вытянулись в дрожи
Твоей ботфорты тронуть пряжку!
Мы оба только люди всё же:
Мы оба ждём – и этим схожи.
ЯЦЕК КАЧМАРСКИЙ
(1957-2004)
ПУТЕШЕСТВИЯ ГУЛЛИВЕРА
У лилипутов
Так нелегко приноровиться
К убожествам с каблук мой ростом,
Что растоптал бы всех… Не принцип
Мешает, отвращенье просто.
Так горько! Манию величья
И все, что натворил когда-то,
Я должен наблюдать воочью
В изданье малого формата.
Какая пошлость! Много зная,
Быть в менторах у лилипута
И трепетать, подозревая
В козявке кровопивца Брута.
И ночь не проведут без дела!
Не спишь до утреннего часа,
Когда по каждой клетке тела
Снует и копошится масса.
Помочь им справиться с врагами,
Коленями ломать паркеты
И нравиться с мизинец даме,
Мильон обид терпя за это.
Крутые яйца на закуску
Учиться чистить по системе,
Предустановленной в Блефуску,
Чтоб места не утратить в сейме.
Гасить струей пожара пламя,
Бежать и, в океаны канув,
Войти в неведомое племя,
Став карликом из великанов.
И тяжко даже произнесть мне,
Как гадок мир ваш, лилипуты,
Где тянут к смерти и бесчестью
Обыденности мелкой путы.
Бробдингнег
Прижился в мире великаньем.
В них мало спеси. Им забавно
Разглядывать меня с вниманьем,
А слушать - слушать и подавно!
Им, на плечах носящих тучи,
Я войны описал и порох,
Внушив, что ум - наш вождь могучий,
А не заветы предков мертвых.
Им, чающим освобожденья,
Наивным и в летах, как дети,
Я доказал, что принужденье
Есть мера всех вещей на свете.
Пусть этот сильный люд смеется,
Когда малютка несуразный
С огромной мухой насмерть бьется,
Помимо прочего заразной.
Пускай меня им покалечить
Иль кончить ничего не стоит,
Покамест я учусь их речи
(Сей факт их мало беспокоит),
Пусть я расквасил нос о груды
Их мусора, но как ни странно
Я опытом познал: нетрудно
Творить раба из великана.
У лапутян
Как тяжко средь людей разумных,
Постигших все до основанья,
Отказываясь напрочь думать
Про то, что за пределом знанья.
Число заложено в программе,
И музыку являют сферы,
И над землей, как над нулями,
Лететь – над перфокартой серой.
Пока их по ушам не хлопнешь,
Не внемлют ни судьбе, ни тайне.
Пока их по губам не шлепнешь,
Пристыли языки к гортани.
Невероятно долги сны их,
И очень кратко пробужденье,
И нам на головы земные
От замков их летят каменья.
Все знают – невдомек им только,
Как пироги сажают а печку,
Дома перекрывают толем,
От засухи спасают речку.
И ни проклятьем не разбудишь,
Ни смехом их не переучишь –
Несчастных умников, живущих
На дивном островке летучем.
У гуигнгнмов
Как стыдно бегать в конской стае,
Когда в душе нам хищник ближе.
Ржешь с ними, город осуждая,
А сам, как скот, изгваздан в жиже.
Прощающая жалость взгляда –
И ты почувствуешь в итоге,
Как подл и груб ты с ними рядом,
Осведомленный в Декалоге.
Но от себя куда мне деться,
Раз это человечья правда:
Слюна, отравленная с детства,
Всему довлеющая Травма…
Жизнь отнимая у живого,
Хоть и питаешь наслажденье,
Но судишь ведь себя сурово,
Стыда являя пробужденье.
И слезы не престанут литься
Над мерзостной моей виною,
И к совершенству дух стремится,
Когда-то загнанному мною.
Да, человечий род прекрасный,
Корил я, ненавистник гордый,
И каждый в мире знает твердо,
Что я вступил на путь опасный.
Но зря вы на меня в обиде,
Что я любил вас, вы поймете
(Пусть не как вид, не в этом виде) –
Узнаете, когда прочтете.
Че;слав Ми;лош (польск. Czes;aw Mi;osz [;t;;;swaf ;miw;;]; 30 июня 1911, Шетени, Ковенская губерния, Российская империя — 14 августа 2004, Краков, Польша) — польский поэт, переводчик, эссеист. Лауреат Нобелевской премии по литературе 1980 года, праведник мира.
Родился в Шетенях Ковенской губернии. Окончил гимназию имени Сигизмунда Августа в Вильне (1921—1929). Учился в Университете Стефана Батория сначала на гуманитарном отделении, потом на отделении права и социальных наук. В печати дебютировал стихотворениями в студенческом журнале «Alma Mater Vilnensis» в 1930 году. Один из основателей поэтической группы «Жагары» (польск.;agary). В 1934 году Союз польских писателей в Вильне наградил его премией имени филоматов за поэтический дебют.
Несколько раз встречался в Париже со своим дальним родственником Оскаром Милошем, французским поэтом. С 1935 года работал на радио в Вильне, через год был уволен за левые воззрения. В 1937 году после поездки в Италиюпереехал в Варшаву, где начал работать на радио.
Вторая мировая война
В сентябре 1939 года как работник радио отправился на фронт. С вступлением Красной армии на польскую территорию из Румынии перебирается в Литву и живёт в Вильнюсе. После присоединения Литвы к СССР нелегально переходит границу, перебирается в Варшаву, где участвует в подпольной литературной жизни. После подавления Варшавского восстания 1944 года живёт в Кракове до конца Второй мировой войны.
Народная Польша
Становится одним из редакторов ежемесячного литературного журнала «Tw;rczo;;». В 1945—1951 годах служит в министерстве иностранных дел Польской Народной Республики в качестве атташе по культуре в Нью-Йорке и Париже. В 1951 году, выехав в официальную командировку в Париж, обратился к французским властям с просьбой о политическом убежище.
Эмиграция
Чеслав Милош (справа) со своим младшим братом Анджеем. 1999 год
В Париже жил до 1960 года, сотрудничая с журналом Ежи Гедройца«Культура». В 1960 году по приглашению двух американских университетов выехал в США и стал профессором отделения славянских языков и литератур в Калифорнийском университете в Беркли. В 1980 году был удостоен Нобелевской премии по литературе. В 1989 году награждён Национальной медалью США в области искусств.
Израильским национальным мемориальным центром Яд ва-Шем Чеслав Милош был причислен к праведникам мира за помощь евреям во время Холокоста. Его брат Анджей Милош (1917—2002) во время Второй мировой войны жил в Вильнюсе и помогал евреям оттуда уезжать в Варшаву. Для одной из таких семейных пар, которая бежала в Варшаву, Чеслав Милош нашел убежище в Варшаве. Кроме того, Милош, написав ставшее широко известным стихотворение «Campo di Fiori», одним из первых среди деятелей польской культуры отреагировал на восстание в Варшавском гетто в 1943 году[2]
В 1993 году окончательно вернулся в Польшу. Был награждён рядом литературных премий, в 1994 году получил орден Белого орла.
В независимой Литве стал почётным членом Союза писателей, почётным гражданином города Кедайняй.
Умер 14 августа 2004 года[3][4] и был похоронен 27 августа в Крипте заслуженных в церкви святого Станислава в Кракове[5].
Брыль Эрнест (Bryll Ernest)
(род. 1 марта 1935 в Варшаве) - польский поэт, писатель, автор текстов песен, журналист, переводчик, кинокритик, а также дипломат.
Выпускник II Лицея в Гдыне. и кафедры Польской Филологии Варшавского Университета (1957). Первый сборник его стихов «Рождество сумасшедшего», был выпущен в 1958 году. Помимо деятельности в области литературы и средств массовой информации, в 1991-1995 годах Bryll был послом Республики в Ирландии. 1974-1978 был директором Института Польской Культуры в Лондоне. Также член редакции социально-культурных мероприятий (в т.ч. в 1959-1960 Современности). Является членом Общества Польских Писателей.
Я;цек Качма;рский (польск. Jacek Kaczmarski, 22 марта 1957, Варшава — 10 апреля 2004, Гданьск) — польский автор-исполнитель, один из наиболее ярких представителей польской бардовской песни.
Под впечатлением от этой встречи Яцек написал свою песню Ob;awa как вольный перевод «Охоты на волков» Высоцкого. С этой песней в 1977 году Качмарский получил первую награду на Фестивале студенческой песни в Кракове. Затем он стал известен и другими песнями протеста против господства коммунистического режима в Польше: Mury («Стены») (на музыку песни Луиса Льяка L'Estaca («Столб»), которая была популярна в среде антифранкистской оппозиции в Испании), Nasza klasa («Наш класс»). В 1980 году написал песню Epitafium dla W;odzimierza Wysockiego[1] («Эпитафия Владимиру Высоцкому») по случаю смерти чтимого им барда.
В 1980-е годы считался в Польше «голосом» движения «Солидарность». В 1981 году был вынужден покинуть Польшу и вернулся на родину лишь после падения коммунистического режима, в 1990 году. Однако затем, разочаровавшись в происходящих в Польше переменах, эмигрировал в Австралию.
Качмарский скончался от рака пищевода[2] (в других источниках говорится о раке гортани[3]) в 2004 году в больнице города Гданьска.
Известность Качмарскому принесли не только песни общественно-политического содержания, но и песни, посвящённые истории (Rejtan, czyli raport ambasadora «Рейтан, или Доклад посла»; Sen Katarzyny II «Сон Екатерины II», Lekcja historii klasycznej «Урок классической истории»). Качмарский великолепно знал историю — как польскую, так и всемирную, и был знаком с классической литературой; так, сюжет песни Powt;rka z Odysei основан на гомеровской «Одиссее». Качмарский выработал своеобразный «агрессивный» стиль игры на гитаре, который также стал его визитной карточкой.
Одним из опознавательных знаков барда было левостороннее положение гитары во время игры. На самом деле Качмарский был правшой и играл на правосторонней гитаре, так как, по его словам, обратное положение инструмента давало ему больше возможностей играть основные аккорды и ноты.
В своём творчестве Яцек Качмарский пользовался сокровищницей польской и мировой литературы, черпая из неё вдохновение. Ссылаясь на другие произведения искусства, он создавал в своих песнях иносказательные парафразы.