Скинув тяжелый рюкзак Степан воткнул рядом, прикладом в снег, двустволку, и не снимая лыж, сжал тугую пружину капкана. Вытащив застывшую ронжу, он медной проволочкой закрепил взведённый капкан обратно на жердочку. Последний. Вот сейчас и домой можно. Развернув тяжелые камусные лыжи, он устало побрёл добивать свою лыжню, в конце которой его ждало холодное зимовье.
Что-то я сегодня притомился…. Годы-ли своё берут, или действительно вымотался за сезон…. Да и как тут не измочалишься, если через день да каждый день снег подваливает, а путики проверять хоть раз в неделю, да надо, вот и топчешь свои лыжи с утра до ночи. А не проверь – все труды прахом. Росомаха, «помощница», будь она неладна, раньше тебя все капканы почистит, а если что и оставит, так собольи лапки, да «духи» мускусные.
Вот и добрались.... Что, заждалась, родимая, ну ничего, сейчас мы тебя быстренько сушнячком-то отогреем. Говорил про себя Степан, снимая и ставя лыжи. Он повесил на гвоздь у двери ружьё и, смахнув с плеч снежную кухту, перешагнул порог своей старенькой избушки. Буквально через минуту весело, с треском заплясало пламя на сухих, мелко колотых, еловых полешках. Присев на лежанку рядом с гудящей печкой, Степан не спеша снял с усов и бороды настывшие за морозный день сосульки.
Подбросив крышку, на раскрасневшейся печке заносчиво фыркнул чайник. Степан, разморенный теплом и уже задремавший с устатку на нарах , встрепенулся, и тяжело встал. Сдвинув на край горячую посудину, он налил в кружку кипятка, бросил пакетик с заваркой и сел к оконцу за тесовый стол. В свете угасающего дня можно было разглядеть, что охотнику лет пятьдесят, может чуть больше, острые черты его обветренного славянского лица прикрывали тяжелые кольца поседевших кудрей, а направленный в никуда взгляд отражал в оконном стекле какую-то давнюю, неизбывную боль.
Как всегда в январе, быстро и неожиданно, чёрным платком, упала на тайгу зимняя полярная темень.
А на печи в неглубокой кастрюльке, источая ароматные запахи, добрым старичком ворчал шулюм из рябчиков. Степан, подкинув ещё дровишек, и добавив огня в лампе, принялся за работу - обдирать пойманных накануне соболей, которые только-только оттаяли. Особо и не глядя, он привычно совершал руками все действия. Уже через полчаса вымездренная шкурка сушилась на старой кедровой пялке. Закончив вечерние хлопоты с пушниной, и сполоснув руки, он мелкой вермишелькой заправил наваристый суп и сел трапезничать, мимоходом включив свой старенький, ещё советский, приёмник «Альпинист». Шли семичасовые новости. И даже не новости, а какая-то мрачная хронология: известному танцору злоумышленники плеснули кислотой в лицо, в Дегестане террористы взорвали полный людьми автобус - десятки убитых и раненых, две школьницы покончили жизнь самоубийством, спрыгнув с крыши московской десятиэтажки, в Кущёвке бандиты убили двенадцать человек….И весь этот поток негатива пытался оседлать истеричный голос Верки-сердючки…
Что же твориться на белом свете?!.. Думал он, качая кудлатой головой. Жизнь человечья стала дешевле заячьей. Куда же катимся-то? Господи!…
Горько вздохнув, Степан выключил радио и вышел на свежий воздух. Стояла беспробудная темнота, хоть ты глаз выколи, ни единой звёздочки на небе и опять пахло близким снегом. «Да сколько можно-то!?» В сердцах воскликнул Степан. Когда десятки лет находишься наедине с тайгой, она открывает перед тобою все свои секреты! Даже предстоящую погоду, да с такой точностью, что ни один гидромет с ней не сравнится…. Значит опять снег... Эх, лишь бы в наледь на реке опять не вляпаться….
Вернувшись в жарко натопленное зимовье, он неожиданно почувствовал, как по спине прокатился озноб и змеёй юркнул в ноги. «Простыл!?» - мелькнула мысль. Это сколь же я здесь проваляюсь?! А капканы? Однако болезнь разрешения не спрашивает. Пришла беда – раскрывай ворота. Ладно, чай не в первой. Первым делом надо успеть принести из ручья воды и полное беремя дров. Потом долить керосинку и заварить в чайник брусничный лист с шиповником, чагой, и травами-корешками, припасёнными именно на такой случай. Неизвестно ещё, сколько придётся тут проваляться, пока оклемаешься.
Заканчивая дела, он чувствовал, что штормит его уже не на шутку. Проглотив сразу три таблетки парацетамола, Степан залез внутрь спальника, чтобы хворь вышла пОтом и, как в болото, камнем упал в чёрное небытиё……
……Жирные, липкие тучи окружили его со всех сторон. Он раздвигал их руками, задыхаясь от нехватки воздуха, и продирался вперед. Неожиданно вдалеке, всё приближаясь, послышался гулкий собачий лай. И тут он увидел синее небо и солнце, такое горячее и яркое, какое бывает только в детстве.
Повизгивая от счастья, вскочив передними лапами на грудь, щёки лизал Рыдай - отцовский кобель. Рыдай, Рыдаюшка – шептал ошарашенный Степан, откуда ты? И вдруг сзади раздался голос – «Стёп, ну где тебя черти носят? Смотри какой утренник, пошли скорее на охоту, папа и Рыдая нам своего дал». Перед ним стоял такой же, как и он, голубоглазый и широкоплечий старший брат Иван.
- Ваня?! …Ваня…. Но ведь тебя нет, и папы нет и Рыдая нет….
«Да как же нет-то, Стёпа?!» Белозубо улыбнулся Иван. «Вот он я - живой и здоровый, а вот и твой карабин - новенькая «Тозовка» - ответил Иван. У меня и рюкзачок с харчами есть и топорик, и котелок, и вот тебе телогрейка, всё нормально, братка!
Иван всё говорил и говорил, увлекая Степана за собой по тропинке в залитые солнцем и голубым снегом кедровые сопки.…..
Какой человек откажется встретить хрустальное утро в лесу? Да ещё с родным братом?! Они с самого детства всегда соревновались в ловкости и меткости, сперва из луков, а став постарше и из дедовской трёхзарядной берданки. И что бы ни добывали, в их большой семье всегда всё вялилось, солилось и полностью съедалось.
Рыдай сразу умчался куда-то по свежему следу лося, Иван следом за ним, а Степан кромкой горельника по голубичнику, подхватывая на ходу промороженную сладкую ягоду, пошел вокруг большого болота высматривая глухарей. И тут впереди, на заросшей редким сосняком полянке, он разглядел бегущую вприпрыжку росомаху – первого и последнего врага любого охотника-промысловика, как говорил отец. Недолго думая Степан вскинул винтовку…..
Разрывая в клочья тесёмки спальника, мокрый от пота, Степан вздыбился на нарах, не особо осознавая, где и что с ним. Печь давно потухла. Лампа коптила. Тяжелый солярочный дух стелился по всему зимовью. Шатаясь от слабости, он нащупал холодный чайник и залпом ополовинил, потом запалил, ломая спички, бересту и разжег печь. Взгромоздившись обратно на лежанку, Степан вперил взгляд в потолочную балку и опять, только уже наяву ушел по тропе памяти в прошлое…..Прошлое…. Он готов был отдать свою жизнь, чтобы переписать его заново, но это ещё никому не удавалось. Каждый в своей жизни несет свой крест….
Ваня…Братка…Он помнит в мельчайших подробностях момент, когда с небольшим фибровым чемоданчиком в руке брат зашел в родительский дом, держа под локоток черноглазую красавицу. А привёз он её из города Иркутска, где учился на охотоведа.
Три дня гудело село на Ваниной свадьбе, как раз на Покров пришлась, с шалой тройкой и украденной невестой, гармошкой и песнями. И зажили молодые дружно и счастливо на второй половине большого отцовского дома, с ближайшими планами на свой, собственный. Ваня устроился работать охотоведом в отделении коопзверопромхоза, от которого и был послан на учёбу, а жена, красавица Лена, учительствовала, через год и двойня родилась. Стёпка в то время десятый заканчивал, и наверное не было на селе дружнее их крепкой семьи.
А в небольшом сибирском селе на полторы тысячи душ, семья Филипповых, по достатку, жила не хуже и не лучше других. Занимались, как и все - охотой, рыбалкой, да своим огородом. Двух коровок держали и норовистого мерина Яшку. Так, что стол пусть и не ломился, а покушать всегда было. А основной заработок, как ни крути, все равно приносила охота. Сколько пушнины за зиму напромышляешь, мясо зверя и птицы сдашь, столько и заработаешь. Да и других организаций, кроме как коопзверопромхоза на селе нет, так что и при желании никуда не убежишь. Конечно, и шишку с ягодой со счетов не сбрасывали, клюквы и брусники, считай, по тонне всей семьёй за осень насобирывали.
И опять в ярчайших подробностях вспомнилось то пятницкое, ноябрьское, солнечное утро, когда Ваня принес с работы два промысловых охотничьих ружья "Белка" с нижним нарезным стволом под мелкокалиберный патрон и верхним, гладкоствольным, 32 калибра. «Стёпка, собирайся на охоту! Надо закрывать товарные лицензии, за протоку пойдём, там на вечёрке лоси частенько выходят кормится в тальники, возьмём отцовского Рыдая, с ним-то мы и подранка влёт доберём, а в избушке на бору переночуем». «О!? Вот это да!» - Воскликнул Степан, вот сейчас-то я вам всем покажу, кто настоящий добытчик в доме!
Перебрасываясь шутками-прибаутками, они быстро собрали рюкзаки. Пошли без лыж, налегке, да и снегу в тот год, как помнится, было не особо. Обули отцом шитую охотничью обувку из сукна и кожи, которая делала ходьбу лёгкой и бесшумной, что очень важно при скрадывания зверя. К протоке, где любят кормиться тальником лоси решили подойти со стороны, исходя из того откуда будет ветер, но раздельно и в разных местах.А дальше на всё воля случая, кто первый добудет, тот знать и будет фартовый, решили братья, на том и ударили по рукам.
Как свежа, как прекрасна, будто невеста укрытая белоснежной фатою, ноябрьская тайга! Яркими, сочными мазками горели тут и там алые кисти рябин. Изумрудные кедры на фоне пронзительно-синего неба, слегка покачиваясь, звенели драгоценными бокалами, наполненными пьянящим югорским воздухом. А раздетые шалопутным ветром берёзки и осины были просто очаровательны в своей естественной, девичей наготе. И вся эта, написанная самой природой картина, была живая! Тихо шептались меж собою, касаясь, и гладя друг дружку ветвями, как руками, ольховые кусты. Скрипучая бабушка-ель заботливо прикрывала своей полусухой лапой молоденькую внучку. Тут и там сплетничали ронжи, пушистыми мячиками, посвистывая, перелетали рябчики, шныряли юркие белки и человек, со своим чёрным, нелепым ружьем, на фоне этого волшебства был просто чужероден.
Да, думал Степан, если бы не жизненная необходимость, он никогда бы не взял в руки ни ружья, ни капкана. Кто это придумал? Зачем? Почему Господь не сделал так, чтобы человек питался не мясом, а, к примеру, ягелем, как олень, или почками? Два чувства по сей день разрывают его внутренне «я». Охотничья страсть, переданная по генам от пращуров и жалость ко всему живому, благо охотится он один и никто не видит его частенько влажных глаз. Если бросить промысел и жить в согласии с собою, то на что бы он поднял и выучил племянников, а продукты? Или вещи? Ведь ничего лучшего в жизни, как промышлять, он делать не умеет. А это мастерство и опыт перешло к нему от его дедов – прадедов, вон, дядю Колю, даже на фронт не взяли, так, как он больше всех добывал мяса в годы войны и даже получил орден трудового Красного Знамени…
Вот так и живёт Степан с занозою в сердце, кто знает, может это и есть совесть, а может нет, и нет названия этому чувству….
Уже прошло более часа, как Степан, определив направление ветерка, осторожно крался среди тальниковых зарослей вдоль неширокой реки. А ведь подойти к зверю на расстояние ружейного выстрела и не спугнуть, это тоже, своего рода, искусство, нос и уши у него не хуже локаторов, что крутятся на аэродроме в районном Берёзово. Да, следов много и старых, и свежих, но удача сегодня видно не на его стороне. И Вани нигде не видно и не слышно, и вообще, он, наверное, давно уже в избушке ужин готовит. Подумал Степан и взял курс на недалёкое зимовье. Проходя мимо очередной речной излучины, он неожиданно увидел росомаху, которая, что-то делала под яром, то опуская, то поднимая над ним свою мохнатую голову. Стараясь не спугнуть воровку, Степан взвёл курок, и при очередном поднятии головы выстрелил.
Когда проломившись через заросли ивняка, он подошел к берегу с предвкушением своей пусть маленькой, но победы, то под яром увидел не росомаху, а на половину освежеванного лося и…. брата. В его глазах блестели синие льдинки, рядом валялась росомашья шапка, а из простреленного виска струйкой текла кровь…..
Как уж решали вопрос со следователями, прокуратурой, какие рычаги включали все его родственники, только Богу известно. Но на семейном совете постановили: Стёпку в тюрьму не отдавать. Несчастный случай на производстве. Случайный выстрел из своего же ружья.
Через два года, с разницей в два месяца, ушли из жизни родители. Вроде и не болели особо, а как-то истаяли тихо, как свечки и погасли. Черноглазая красавица Лена после гибели мужа враз постарела на все десять лет, а кого, горе-то красит? Однако ответственность за малых ребятишек заставила быть сильной. Замуж она так больше и не вышла. Скоро дали ей от школы, где она работала, домишко, так по сей день и кукует свой бабий век одна-одинёшенька. Тридцать четыре года нынче минуло с тех страшных событий, а как вчера. И камень этот на душе Степана с годами так и не стал легче. Он не женился, хотя девки, в своё время, за ним аж табуном бегали. Всю свою жизнь он посвятил только родным племянникам.
И подняли их с Леной не хуже других и выучили, а те, взяли, да и остались в городе после своих институтов, в гости к матери только и приезжают. Вот такая она жизнь…. Если бы не тайга-матушка, честно сказать, наверное, удавился бы. Она, родимая, помогает, и жить, и нести свой крест....
Погоди…А ведь вроде, как и полегчало? И лихорадка прошла, и голова ясная, ага, вот, что значит взвар-то из родимых корешков, да травок! Всё, дружок, хорош тут топчан давить, встаём, быстро завтракаем и на лыжи, пока снег не повалил.
Местный старожил прибрежного леска - заяц, что на краю полянки в потёмках лакомился молодыми тальниковыми прутиками, настороженно повернул свои лопухи в сторону недалёкой охотничьей избушки, где ярко вспыхнул в окне свет, звякнула дверца печки, и полетел из трубы сноп искр. Однако он ни сколько не испугался, так как это происходит каждое утро и каждую зиму. И это странное двуногое существо, что живёт в своей смешной норе, не пытается его поймать и съесть, как это делает росомаха с лисою или сыч с полярной совой, а даже наоборот, накашивает ему стожок душистого июльского сена. Скакнув к следующей веточке, он спокойно продолжил свой завтрак.
А небо, набухая снегом, всё угрюмей хмурило свои лохматые брови, не давая далёкому рассвету даже лучиком коснуться к стылым ладоням продрогших деревьев. Но абсолютно все, в том числе и Степан, и его лопоухий сосед, и выскочивший на другом конце полянки горностай, и пока ещё спящая Югорская красавица - тайга, знали, что рано или поздно, но солнце будет! И будет весна, и гуси-лебеди, бросив распрекрасные заморские курорты, вереницами, стая за стаей, плача от радости, потянутся на свою далёкую родину. Потому, что чёрную полосу обязательно сменит белая, точно так же, как за весною придёт лето. А для этого надо жить. Надо просто жить.