С кого же «образован Татьяны милый идеал»?
И что же подвергнувшаяся атаке пушкинской поэтической славой Екатерина Бакунина? Первая глава «Евгения Онегина» ее должна была явно заинтриговать. По ней хитрящий Пушкин разбросал для своей любимой девушки немало вполне прозрачных намеков. К примеру, как мы хорошо помним, его Онегин
Родился на брегах Невы,
Где, может быть, родились Вы,
Или блистали, мой читатель. (VI, 6)
Как это ни странно, а в ближнем пушкинском окружении родилась в Петербурге …одна лишь Екатерина Бакунина. Да и глагол «блистать» гораздо ведь более приличен в употреблении по отношению к молодой светской красавице, нежели к даже самому распрекрасному герою-мужчине. О себе самом Пушкин в этой же строфе, кстати, замечает: «Там некогда гулял и я». Самоосудительное «гулял» явно намекает на то, что вел себя в петербургский период жизни раскованно, позволял себе слишком многое. Даже совершал, как испытала на себе и Екатерина, сомнительного достоинства поступки. (См. в кн. Сидорова Людмила. Пушкин – Тайная любовь. – М., ООО «Издательство АСТ», 2017 главу «Черты живые прелестной девы», с. 21-36) Хоть мог бы в собственных стихах и просто «блистать», поскольку уже засверкал гранями его чудесный поэтический талант, и это было замечено в обществе.
По прикидкам Юрия Михайловича Лотмана, Евгений Онегин родился в 1795 году – тоже совсем как наша Екатерина Бакунина. (Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. – СПб, «Азбука», 2014, с. 20) Хоть лично мне пушкинский герой в большей мере представляется сверстником самого автора. Призван был напомнить Бакуниной ее собственного «отлично-благородно» (а на самом деле весьма дурно) управлявшего Академией наук покойного отца тщеславный, живущий не по средствам иронически очерченный Пушкиным родитель Онегина:
Служив отлично-благородно,
Долгами жил его отец,
Давал три бала ежегодно
И промотался наконец. (VI, 6)
Отец Екатерины, Павел Петрович Бакунин, умер в 1805 году, когда нашей девочке шел десятый год. Своей расточительной жизнью Бакунин лишил собственную семью большого петербургского дома с выходом на Миллионную улицу и оставил родным в «наследство» 40 тысяч рублей долгов. Его имения, естественно, были взяты в опеку. По причине семейного безденежья многие годы детства и юности Екатерины проходили на тверской земле. Вместе с матерью и двумя младшими братьями, Александром и Семеном, она проживала в семье двоюродного брата отца Александра Михайловича Бакунина в новоторжском родовом имении Бакуниных Прямухино, а также в Торжке, где у прямухинских Бакуниных был свой дом, и в Твери, где Бакунину приходилось появляться по обязанностям предводителя местного дворянства.
Косвенные свидетельства пребывания юной Екатерины Павловны в тверских краях приведены в книге известного тверского краеведа и писателя В.И. Сысоева «Екатерина Бакунина. Поэта первая любовь». (Тверь, ЗАО СДЦ «Престо», 2006) Это – альбом тверских акварелей самой Екатерины. Ее карандашный портрет работы О.А. Кипренского 1811 года – во время ее пребывания вместе с молодоженами-Бакуниными в Твери. (См. в коллаже – А также «Ведомости Лицея», зафиксировавшие, что за годы обучения в Царском Селе брата Александра Екатерина с матерью навещали его в 1811 году – 4, в 1814 – 31, в 1815 – 17, в 1816 – 6, в 1817 – 8 раз.
По динамике их визитов в учебное заведение очевидно, что уже в 1811 году они для родных мальчика Бакунина были хоть и желательны, но весьма затруднительны. В 1812-1813 годах визитов не было вовсе: вероятно, его родные не имели средств на путешествия в столицу из тверской глубинки. А вот в 1814-м бакунинские денежные дела поправились. Скорее всего, путем получения наследства (вспомним упомянутое в дневнике Пушкина за 1815 год черное траурное платье «милой» Екатерины). В 1816 году мать-Бакунина купила или надолго сняла в Царском Селе дом, и 18-летнего уже лицеиста Александра Бакунина родные на радостях навестили за учебный год аж 31 раз!..
После печатавшегося вместе с первой главой романа «Разговора книгопродавца с поэтом» с пушкинским напоминанием Екатерине об единственной их царскосельской совместной ночи 25 мая 1817 года наша девушка в лирических отступлениях с замиранием сердца должна была читать торжествующе-«саморазоблачительные» пушкинские строки о его примененной и к ней тактике завоевания женского внимания:
… Но в чем он истинный был гений,
Что знал он тверже всех наук,
Что было для него измлада
И труд и мука и отрада,
Что занимало целый день
Его тоскующую лень, —
Была наука страсти нежной,
Которую воспел Назон,
За что страдальцем кончил он
Свой век блестящий и мятежный
В Молдавии, в глуши степей,
Вдали Италии своей.
X.
Как рано мог он лицемерить,
Таить надежду, ревновать,
Разуверять, заставить верить,
Казаться мрачным, изнывать,
Являться гордым и послушным,
Внимательным, иль равнодушным!
Как томно был он молчалив,
Как пламенно красноречив,
В сердечных письмах как небрежен!
Одним дыша, одно любя,
Как он умел забыть себя!
Как взор его был быстр и нежен,
Стыдлив и дерзок, а порой
Блистал послушною слезой!
XI.
Как он умел казаться новым,
Шутя невинность изумлять,
Пугать отчаяньем готовым,
Приятной лестью забавлять,
Ловить минуту умиленья,
Невинных лет предубежденья
Умом и страстью побеждать,
Невольной ласки ожидать,
Молить и требовать признанья,
Подслушать сердца первый звук.
Преследовать любовь, и вдруг
Добиться тайного свиданья...(VI, 9-10)
Тоже ведь попалась на коварно-продуманную пушкинскую «удочку»! Хоть и была на целых (!) четыре года взрослее него и мнила себя по отношению к нему старшей сестрой, способной разрулить в отношениях с ним любую самую щепетильную ситуацию. При чтении строфы XXIX в памяти Екатерины не могла не всплыть история с переданной ей на одном из послевыпускных для Лицея царскосельских балов пушкинской запиской с назначением любовного свидания:
Во дни веселий и желаний
Я был от балов без ума:
Верней нет места для признаний
И для вручения письма.
О вы, почтенные супруги.
Вам предложу свои услуги;
Прошу мою заметить речь:
Я вас хочу предостеречь.
Вы также, маминьки, построже
За дочерьми смотрите вслед:
Держите прямо свой лорнет!
Не то... не то, избави боже!
Я это потому пишу,
Что уж давно я не грешу. (VI, 17)
Как и все лицеисты первого выпуска, Пушкин тогда получил назначение на службу (в Коллегию иностранных дел, с годовым окладом в 700 рублей ассигнациями – огромными, по впечатлению никогда не имевшего своих денег юноши, деньгами). Впервые почувствовав себя обеспеченным человеком, Александр спешил встретиться с любимой, чтобы развеять ее сомнения в его способности быть ее мужем, что в глазах ее самой и особенно – ее амбициозной матери значило, в первую очередь, иметь возможность достойно содержать семью.
Зареванная Бакунина тут же (за считанные дни конца мая – начала июня уже второй раз!) побежала жаловаться на нахального мальчишку Пушкина к имеющим на него большое нравственное влияние соседям-Карамзиным. В этот раз – относить им материальное доказательство его приставаний к ней, без пяти минут фрейлине императрицы. И Карамзиным пришлось потратить немало усилий на разыгрывание в глазах окружающих комедии о том, что это любовное послание якобы на самом деле было адресовано не Екатерине Бакуниной, а ее тезке, – то есть, самой …супруге историографа Екатерине Андреевне Карамзиной, матери четверых детей и по летам вполне годящейся в матери самому поэту. (См. в кн. Сидорова Людмила. Пушкин – Тайная любовь. – М., ООО «Издательство АСТ», 2017 главу «Первый «кнут» – за «Карамзину», с.105-125)
А вслед за тем злополучным балом в первой главе у Пушкина еще и …ножки. Краснея и бледнея, Екатерина должна была читать касающиеся ее самой его немыслимые до него в открытой литературе интимные подробности:
XXX.
Увы, на разные забавы
Я много жизни погубил!
Но если б не страдали нравы,
Я балы б до сих пор любил.
Люблю я бешеную младость,
И тесноту, и блеск, и радость,
И дам обдуманный наряд;
Люблю их ножки; только вряд
Найдете вы в России целой
Три пары стройных женских ног.
Ах! долго я забыть не мог
Две ножки... Грустный, охладелый,
Я всё их помню, и во сне
Они тревожат сердце мне. (VI, 17-18)
И хоть не видела Бакунина своего профиля в фрейлинской наколке в волосах в самом конце рукописи первой главы романа, где Пушкин пытается убедить всех, и в первую голову – саму Екатерину, в охлаждении по отношению к ней собственного сердца, с душевным трепетом должна была она дожидаться выхода в свет второй главы. На узнавание Бакуниной реалий, ее искреннее волнение от нахлынувших воспоминаний и уязвленное самолюбие Александр как раз и рассчитывал. Для него это значило, что ему удалось-таки «втравить» Екатерину в затеянный им с нею виртуальный диалог.
Читая вторую главу, законченную в Одессе 8 декабря 1823 года (хотя сам Пушкин и датирует ее 1824 годом), Екатерина, конечно же, не могла видеть собственного "плачущего" размазанными чернилами профиля в ее конце в его рукописи (См. в коллаже ПД 834, л. 41 об.) Но просто должна была чувствовать, как этот зловредный Пушкин еще ближе подбирается к ней самой и ее с ним тайне – принимается писать образ главной героини своего романа Татьяны Лариной. После стольких анонсов в первой главе прототипом ее должна была стать, конечно же, сама Екатерина Бакунина.
Но что это? Пушкин вдруг начинает ...водить Екатерину за нос, повергать в полное недоумение. Первой в этой главе ей на глаза попадается Ольга Ларина. Бойкий, веселый, деятельный характер, не испорченный модным женским светским образованием («ни дурой англинской породы, // Ни своенравною мамзель») у нее – явно от Бакуниной, получившей необычно для девушки ее времени разнообразные, прямо университетские знания в семье ее ученого прямухинского дядюшки Александра Михайловича.
Подобно тому, как Екатерина – лицейскому Пушкину, Ольга – своему воздыхателю поэту-романтику Владимиру Ленскому
…подарила
Младых восторгов первый сон,
И мысль об ней одушевила
Его цевницы первый стон. (VI, 41)
Это тоже вполне соответствовало действительности – подтверждалось огромным циклом написанных Пушкиным в лицейские годы грустных «бакунинских» элегий. Но даже и после этого как бы назло своей черноволосой и черноглазой пассии Бакуниной придав облику Ольги явную внешнюю несхожесть с ее прототипом, Пушкин продолжает гнуть свою прочерченную еще в первой главе линию – от этого своего персонажа демонстративно отворачивается:
XXIII
Всегда скромна, всегда послушна,
Всегда как утро весела,
Как жизнь поэта простодушна,
Как поцалуй любви мила,
Глаза как небо голубые,
Улыбка, локоны льняные,
Движенья, голос, легкий стан,
Всё в Ольге... но любой роман
Возьмите и найдете верно
Ее портрет: он очень мил,
Я прежде сам его любил,
Но надоел он мне безмерно… (VI, 41)
Предоставив Онегину возможность увидеть Филлиду Ленского вживую, его устами еще и безжалостно констатирует:
«…В чертах у Ольги жизни нет.
Точь в точь в Вандиковой Мадоне:
Кругла, красна лицом она,
Как эта глупая луна
На этом глупом небосклоне». (VI, 53)
В беловой рукописи Ольга у него была еще, кстати, «как Рафаэлева Мадона» (VI, 575). Сравнивая ее с экспонирующейся в Эрмитаже «Мадонной с куропатками» («Отдых на пути в Египет») Антониса Ван Дейка, Пушкин обращает внимание своей особой читательницы – живущей в царском дворце при этом музее фрейлины императрицы Екатерины Бакуниной – на облик изображенной на упомянутом полотне натурщицы. Возрастом – далеко не юной. (См. в коллаже – http://vsdn.ru/museum/catalogue/exhibit3499.htm) Фигурой – отнюдь не изящной. Одеждой – вовсе не нарядной. Прической – вообще простоволосой. С расплывшимся контуром лица, двойным подбородком и «провалившимися» от дорожной усталости глазами. Мадонна как бы устала, запыхалась от «бегства» – темпа, в котором с ребенком на руках приходится двигаться в направлении спасительного Египта ее погрузневшему в силу возраста телу.
То есть, останавливая внимание читателя на этой картине, Пушкин забрасывает еще один «камешек в огород» собственной возлюбленной. Поражается тому, что не понятно почему гордящаяся и важничающая перед ним, своим настоящим (потому что первым!) мужем, 29-летняя уже Бакунина, бездетная и все еще формально одинокая, в плане устройства личной жизни все еще надеется на какое-то чудо, иллюзорно придавая молодости своему лицу с помощью румян. Это пикантное обстоятельство отражено не только в вероятных подсмеиваниях над пушкинской пассией не знающих о любви к ней поэта его друзей-приятелей, а и в сохранившихся ее художественных портретах. (См., к примеру, в коллаже портрет Е.П. Бакуниной 1828 г. работы П.Ф. Соколова – http://www.gogmsite.net/empire-napoleonic-and-roman/1828) К косметике в то время прибегали, надо сказать, лишь актрисы, молодящиеся старушки да женщины легкого поведения. Словом, выбирай, Екатерина, сама, к какому разряду этих лиц себя причислить…
И что ж Бакунина? Наверное, задохнулась от унижения и обиды: не сам ли Пушкин и виноват в том, что она теперь, по тогдашним строгим по отношению к девичьей чести временам, никак не может устроить свою женскую судьбу? А ему только того и надо! Пусть, мол, вспомнит о нем и своем перед ним женском долге. Пусть пытается справиться с собственной гордынюшкой. Старается смириться с тем, что именно он, Пушкин, и есть ее судьба. Пусть знает, что он, как имеющий на это право ее муж, сердится на нее за ее строптивость, хоть и по-прежнему любит ее – иначе зачем бы ему затеивать с нею все эти стихотворные «разборки»?
Как бы не обращая внимания на предполагаемую негативную реакцию своей любимой, Пушкин продолжает свое писательское дело – образ главной героини романа по давней своей творческой привычке «склеивает» из черт разных нравящихся ему женщин, хоть в Эпилоге и намекает на единственную:
… А ТА, с КОТОРОЙ образован
Татьяны милый идеал (VI, 190)
В черновиках же этого места стоит честное: «…А ТЕ, с КОТОРЫХ…» (VI, 636). И кто же они, эти пушкинские ТЕ? Будем разбираться. Тем более что их не много – по сути, три. Вернее, два облика и характера реальных девушек и …одно женское имя. Сестру Ольги Лариной Пушкин во второй главе романа заявляет так:
Ее сестра звалась Татьяна...
Впервые именем таким
Страницы нежные романа
Мы своевольно освятим.
И что ж? оно приятно, звучно;
Но с ним, я знаю, неразлучно
Воспоминанье старины
Иль девичьей!.. (VI, 42)
«Старина» в его творчестве – всегда прошлое, но вовсе ведь не обязательно – очень давнее. Словом, их с Екатериной Бакуниной собственная юность. «Воспоминанье» о ней, понятно, должно принадлежать той, с кем он своим романом беседует. А у нее, Екатерины Бакуниной, с вполне подходящим, как оказывается, и дворянке имечком «Татьяна» в Новоторжском уезде Тверской губернии как раз имеется любимая тетушка. Младшая на десять лет любимого Екатерининого дядюшки Александра Михайловича его родная сестра Татьяна Михайловна Полторацкая (1774-1854), по своей девичьей фамилии, естественно, Бакунина. Замужем двоюродная тетя Екатерины за тамбовским помещиком Александром Марковичем Полторацким, с которым она познакомилась в имении его родного брата Павла Марковича Полторацкого Баховкино в тверских же краях – в тридцати верстах от Прямухина.
В клане Бакуниных-Полторацких Татьяна Михайловна – личность видная, авторитетная и благодетельная. Когда вернувшийся из Европы ее уже 42-летний брат Александр Михайлович влюбился в 18-летнюю падчерицу своего соседа и старинного приятеля вышупомянутого Павла Марковича Полторацкого Варвару Александровну Муравьеву и начал мечтать о собственной семье, Татьяна не дала ему застрелиться от неразделенного чувства. Сумела вразумить юную Варвару выйти замуж за столь необычного для тверской глубинки человека, как ее высокоученый брат. И начала разрастаться в Прямухине счастливая дружная семья…
Второй «слой» имени Татьяна – тайный, намекающий на суть личной вины Пушкина перед двумя его девушками-жертвами – Екатериной Бакуниной и Жозефиной Вельо. (См. в кн. Сидорова Людмила. Пушкин – Тайная любовь. – М., ООО «Издательство АСТ», 2017 главу «Лилу, Темиру, всех обожал…», с. 72-88) У одной невзначай, в силу обстоятельств, похитил честь, у другой – самое жизнь. В чем и обличает себя в выборе имени для своей героини фонетически: ТАТЬ-Я-[на]. В Словаре В.И. Даля старинное русское слово «ТАТЬ» обобщает понятия «вор», «похититель», «плут», «мошенник». (Даль Владимир. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. I–IV, – М., «Русский язык», 1982, с. 393)
Явно продолжая дразнить Бакунину, образ Татьяны Пушкин принимается «списывать» с ее «соперницы» по его первому чувству Жозефины Вельо:
Итак, она звалась Татьяной.
Ни красотой сестры своей,
Ни свежестью ее румяной
Не привлекла б она очей.
Дика, печальна, молчалива,
Как лань лесная боязлива… (VI, 42)
И дальше, вплоть до, как вслед за П.А. Катениным отмечают все исследователи, неоправданного, резковатого перевоплощения в генеральшу и княгиню, Татьяна у Пушкина – сплошь Жозефина, трудно приживающаяся в чужой семье и на русской почве девочка-иностранка. Словно свалившаяся откуда-нибудь с Луны – чужая в своей «семье родной». Почти без языка. Вся с головой – в западных сентиментальных романах. Со странными для русской православной девушки замашками типа первой отправить плохо знакомому мужчине письмо да еще при этом впрямую признаться ему в любви…
«Освященное» авторитетом Пушкина письмо-признание Татьяны Онегину уже почти два века вводит нас в соблазн считать, что дворянские девушки, выросшие среди русскоязычной дворни, под присмотром своих деревенских мамок и нянек поголовно «выражалися с трудом // На языке своем родном». Хотя не случилось ведь этого даже и с самим Пушкиным, в доме родителей которого по-французски говорили и читали явно больше, чем по-русски! Откуда ж у него, владеющего французским в совершенстве, симпатия к корявым девичьим «галлицизмам»?
XXIX
Неправильный, небрежный лепет,
Неточный выговор речей
По прежнему сердечный трепет
Произведут в груди моей;
Раскаяться во мне нет силы,
Мне галлицизмы будут милы,
Как прошлой юности грехи,
Как Богдановича стихи. (VI, 64)
Скорее всего, дело даже не в самих девичьих «галлицизмах», а в незримом присутствии в этом лирическом отступлении все той же Екатерины Бакуниной. Ведь кто такой упомянутый здесь знаменитый в свое время поэт Ипполит Богданович? Автор стихотворной поэмы «Душенька». А что такое эта Душенька? Психея. Грация. Значит, в уме любого образованного русского человека – российская императрица Елизавета Алексеевна. А рядом с нею, за ее спиной, в ее свите всегда – кто? Пушкинская пассия Екатерина Бакунина, с которой связан, как поэт давно уже осознал, один из самых значительных «грехов» его юности. То есть, времен, когда Душенькой для него была еще сама Екатерина: помните «улыбку Душеньки прелестной» в его знаменитых обращенных к Бакуниной лицейских стихах «К живописцу»? (I, 174)
К концу второй главы Екатерина должна была с некоторым облегчением вздохнуть: вроде, проносит – Пушкин «переключился» на другую девушку. Может, отстанет, наконец, от нее самой? Она охотно указывает на собственную несхожесть с пушкинскими героинями романа многим что-то заподозрившим было окружающим, в том числе друзьям поэта, а те… Об этом, впрочем, как и о многом другом – в следующий раз.