Моей мамы, Рыжковой (Шайкиной) Анастасии Васильевны,
уже нет двадцать три года. Родилась она 28 апреля 1914 года.
Всю свою жизнь она проработала в колхозе, а затем в совхозе –
овчарницей, телятницей, а перед выходом на пенсию – сторожем
на ферме. Хочу выразить благодарность женщинам, которые теп-
ло рассказали о моей маме, бабушке, дедушке, тёте, бывшей мне
второй матерью.
Особенно я благодарна Лидии Александровне Дроздовой.
Вот что она рассказала о моей маме: «Настюшка – часто так на-
зывали в деревне эту остроглазую, черноокую молодую женщи-
ну. Ростом она была наравне с нами. Мы считали её своей под-
ружкой и сверстницей, хотя знали, что она уже взрослая, что
уже вдова (муж погиб на фронте), что до этого у неё умер ребё-
ночек. Как она справилась с великим горем утрат, никому было
неведомо. Она была настолько шустра, что, казалось, шагом хо-
дить не умела. Только бегом. Может, так она убегала от тяжёлых
дум и переживаний. Работала Настя Шайкина (именно так её на-
зывали в деревне, хотя фамилия её была, по мужу, Рыжкова) на
овчарнике. Стадо овец в колхозе было большое. Весной, толь-
ко выпадет после половодья Левково (мыс у реки Ваймуги), и
до осенних заморозков пасли наши овчарницы овец на этом лу-
жочке целый день: и в жару, и в холод, и в дождь. Овцы долж-
ны быть сыты. Другого корма в пастбищный период им не пола-
галось. Если её отец, Василий Федотович, любил, холил и берёг
лошадей, то Настя была просто влюблена в своих овец и осо-
бенно в ягнят. Мы не слыхали, чтобы она ругалась на них, а ведь
стадо бывало и своенравным. Овцы – не дрессированные жи-
вотные, они могли бежать, куда им вздумается.
Быстрая на ногу
Настя догонит их, повернёт в нужном направлении. Делает всё
весело, с шутками да прибаутками. Если маленький ягнёночек
упадёт, она возьмёт его на руки, несёт, как грудного ребёночка,
гладит по шёлковой шерстке и успокаивает самыми ласковыми
словами. Слова эти шли из сердца, из нерастраченных материн-
ских чувств, из души. Казалось, что стадо трусит рысцой пря-
мо в овчарник, как по мановению волшебной палочки. Вначале
овчарник был во дворе частного дома, он был тесен. Иногда из-
за тесноты овцы затаптывали только что родившихся ягнят. Из
красивых глаз Насти катились слезинки от горя и жалости. Надо
иметь чистую душу, чтобы так любить и беречь каждое живот-
ное. Летом Настя работала ещё и на сенокосе. Она с азартом тру-
дилась в компании с детьми и подростками. Настя шутила, звон-
ко смеялась, дурачилась, словно девчонка, и заражала непод-
дельным весельем нас, полуголодных, уставших от непосиль-
ного труда детей. А в обеденный перерыв она, одна из взрос-
лых, с наслаждением плавала, плескалась, брызгалась вместе с
нами в Емце. В эти минуты в ней просыпался ребёнок – шалов-
ливый, озорной, весёлый. Мы видели в ней добрую подружку.
Если и были у Настюши горькие мысли и чувства, то она их, ви-
димо, так глубоко прятала, что мы и не подозревали о их суще-
ствовании. Прошло уже много лет, но до сих пор острый взгляд
её озорных чёрных глаз будто заглядывает в душу, и улыбающа-
яся Настюшка вот-вот скажет что-то доброе, весёлое. Легко дру-
жить с такими людьми без намёка на возраст.
Сразу после войны построили новый, просторный двор для
овец. Нам казалось, что повеселели не только овчарницы, но и
овцы».
Мама жила с мужем всего четыре года. В 1942 году он погиб
под Ленинградом. Больше она замуж не выходила, родила меня
поздно. Когда я вышла замуж, мама жила с нами, она помогала
растить детей. Успела понянчиться и с младшим моим сыном, до
четырёх лет. У неё была какая-то безмерная любовь к внучатам.
«Насмерть жалею», – говорила она. Я поняла это, когда появи-
лись свои внучата, а внучку назвали Настенькой. В честь мамы.
Мама умерла на моих руках...
Страшно вспомнить день 23 января 1993 года. В 5-30 утра не
стало у меня мамы – самого близкого и родного человека, кото-
рый любил нас и прощал все обиды. Я была в отчаянии, чувство
вины перед мамой останется у меня на всю жизнь. Мама дала
мне возможность пройти специализацию для главных медсестёр.
Тяжело ей пришлось, надо было положить её в больницу, доль-
ше бы прожила. Хотелось ей в талую земелюшку лечь… А, мо-
жет, так угодно было Господу Богу. Может, в больнице только
продлились бы её мучения. Умерла она на глазах внука Юры, за
пять-десять минут. О такой лёгкой смерти она мечтала. Почему-
то только после её смерти поняла, какое это счастье – посидеть,
поговорить с мамой, попить чаю. Мамушка, прости меня за оби-
ды, которые я тебе принесла. Я часто себя ругаю, почему при
жизни многое не спросила у мамы, а она ничего не рассказыва-
ла. Муж у мамы погиб под Ленинградом. Дядя Петя тоже вое-
вал. Были ли от них письма, что писали, я ничего не знаю.
Подруги говорят то же самое: ничего им матери о себе не рассказы-
вали. Я часто грубила, ругалась с мамой по пустякам, но мы ни-
когда не сердились друг на друга. Внучата тоже бывали грубыми
по отношению к бабушке, но она всем всё прощала. Всё терпе-
ла, не стонала. Корвалолу боялась выпить лишний раз – из-за за-
паха. Суставы не натирала «пахнучими» мазями – как внучатам
дышать, спали поначалу все в одной комнате. Старалась быть ти-
хой и незаметной, чтобы никому не мешать. Очень тяжело хоро-
нить свою мать – в любом возрасте. А своих детей – не дай Бог
пережить никому! Нет у меня среднего сына Юры. Остались хо-
рошенькие внучатки, пойдут в десятый и одиннадцатый классы.
Юра оставил свой след на земле.
Маме моей посвящаю этот рассказик-зарисовку:
Совсем расхворалась моя бабуленька. Сто болезней привяза-
лось к организму, а годков-то совсем немного – семьдесят пять.
Сложила в сундучок всё новёхонькое – «приданое», чтобы вра-
сплох не застал «Лопатин», и наказы всем дала. Ноги совсем от-
казали, вот и приходится в четырех стенах сидеть. Тут уж не до
смеха! Совсем бы пала бабуленька духом, но вовремя появились
на экране телевизора Чумак и Кашпировский. Расцвела она, по-
явился былой юмор в разговоре, надежда на излечение. Не по-
нравился последний раз Чумак. Только губами шевелит. «Когда
руками-то махал, дак лучше помогало», – ворчит бабуся. День-
ки стала считать до свидания с Кашпировским, едва его дожда-
лась. Вроде и видеть лучше стала, и «коровашик» на ноге мень-
ше стал, ну, а сто болезней-то сразу не вылечить, – рассуждает
она. Прошло полгода. Пришлось расстаться и с Кашпировским.
«Что-то эти лекари мне не помогли, – сделала вывод бабушка. –
Придётся после Нового года обратиться к своему врачу, местно-
му. Свой-то надёжнее». Вот и внучек подтвердил. Пришёл как-то
из школы и говорит: «Бабушка, а нашему Парфентьеву памятник
надо поставить». «За что, голубок?» – спрашивает. – «За то, что
операции хорошо делает». Опять вспыхнул огонёк надежды у ба-
буленьки, помирать ведь ещё не хочется. Что-то Новый год при-
несёт…