По заказу редакции газеты "Культурный Петербург"
В ряду трагических судеб русских поэтов 20-го века (Сергей Есенин, Марина Цветаева, Николай Гумилёв, Осип Мандельштам) особо стоит судьба Николая Михайловича Рубцова. О его смерти до сих пор ходят противоречивые слухи. Я уверен в том, что в случившейся трагедии отчасти сыграло роль сиротское детство поэта, а так же его ранимый и тяжёлый характер. Поэт словно искал смерти, конфликтуя с окружающими его людьми. Нет сомнений в том, что отрицательные события – проблемы в семье, конфликты в Литературном институте – оставляли глубокие, незаживающие следы в ранимой душе поэта, обостряя его и без того тонкое, нервное восприятие мира.
Я люблю, когда шумят берёзы,
Когда листья падают с берёз.
Слушаю - и набегают слёзы
На глаза, отвыкшие от слез.
Все очнется в памяти невольно,
Отзовется в сердце и в крови.
Станет как-то радостно и больно,
Будто кто-то шепчет о любви.
Только чаще побеждает проза,
Словно дунет ветер хмурых дней.
Ведь шумит такая же береза
Над могилой матери моей.
Нет желания писать очередную хвалебную оду Рубцову, как «одному из ярких русских поэтов второй половины 20-го века». Слишком много уже написано другими авторами, и за написанными строчками уходит, исчезает естество души Рубцова – настоящая поэзия. Цель статьи совершенно иная.
Мне в жизни повезло, судьба свела с интересными людьми, которые были лично знакомы с поэтом. И у меня есть чёткое понимание их взглядов на такое явление в русской поэзии как Николай Рубцов.
Ни для кого не секрет, что нынешние биографы творчества классика во всех проблемах пытаются обвинить окружающих: исключили поэта из института – виноваты преподаватели (причём в своих статьях авторы называют даже конкретную фамилию одного из преподавателей Литературного института, который, в общем-то, выполнял свои профессиональные обязанности, добиваясь дисциплины среди учащихся). Поругался с официанткой – опять же виноваты все, только не наш гений.
Во всём этом сквозит субъективизм, который понятен, объясним, но он не всегда отвечает реальности. Кстати, подобных случаев в истории русской литературы – предостаточно. В частности, можно привести пример, конечно, спорный, но ярко отражающий этот самый субъективизм – история дуэли Лермонтова с Мартыновым.
Много лет спустя после дуэли кто-то спросил Мартынова, что он думает о Лермонтове (подразумевая их не простые но, в общем-то, неплохие отношения до рокового момента). На что Мартынов ответил примерно следующее: - «Знаете, Лермонтов был скверным человеком. Приходил в компанию, где все веселятся, садился мрачный и угрюмый в углу и строчил на присутствующих злые эпиграммы».
Хамский ответ не умаляет гений Лермонтова и не оправдывает Мартынова. Но он говорит о том, что всегда существует несколько точек зрения на происходящее. И лишь понимание этого может дать более-менее чёткую картину любого события.
В 1994-м году мне посчастливилось познакомиться с Сергеем Георгиевичем Макаровым. Тем самым Макаровым, который жил в одной комнате с Рубцовым в общежитии Литературного института.Первая их встреча состоялась в марте 1962 года в помещении редакции журнала «Звезда» (г. Ленинград, улица Моховая, дом 20), на встрече молодых ленинградских поэтов с коллективом работников журнала.
Вот как пишет об этом сам Сергей Макаров: - «Вечер открыл главный редактор «Звезды» Г. К. Холопов, в жюри сидели: заведующий отделом поэзии А. Я. Решетов, заместитель редактора П. В. Жур, поэт Н. Н. Кутов. Рубцов выступил в конце этого необычного для многих из нас вечера, когда поэты подустали читать свои стихи, а члены жюри — слушать. Николай тогда особого впечатления не произвёл, стихи он читал несколько иронического плана…»
Встреча с Рубцовым в редакции журнала «Звезда» была мимолётной. Макаров, вполне возможно, со временем вообще забыл бы об этом, их знакомство закончилось бы, так и не начавшись. Но случилось удивительное событие - на вступительных экзаменах в Литературный институт им. Горького в Москве они снова встретились в том же 1962-м году! По итогам экзаменов оба были зачислены на дневное отделение. Среди первокурсников ленинградцев более не оказалось, Макарова и Рубцова поселили в одну комнату в общежитии.
Сергей Георгиевич никогда и нигде – ни в разговорах, ни в воспоминаниях – не упоминал о том, как оценивались произведения будущего классика преподавателями института. Прямого вопроса Сергею Георгиевичу я не задавал, но понял: стихи Николая ничем не выделялись на общем фоне творчества студентов. Напротив, частые конфликты Рубцова с работниками Литературного института им. Горького красноречиво подтверждали мнение - большого авторитета в стенах учебного заведения у него не было, хотя лучшие строки уже рождались одна за другой:
Сколько мысли,
И чувства, и грации
Нам являет заснеженный сад!
В том саду ледяные акации
Под окном освещенным горят.
Вихревыми, холодными струями
Ветер движется, ходит вокруг,
А в саду говорят поцелуями
И пожатием пламенных рук.
Заставать будет зоренька макова
Эти встречи – и слезы, и смех...
Красота не у всех одинакова,
Одинакова юность у всех!
Другой сокурсник Рубцова по Литературному институту(Эдуард Крылов)в своей книге «Воспоминания о Николае Рубцове» (Вологда, КИФ "Вестник", 1994год), пишет о том, что институтские студенты-поэты не очень-то воспринимали творчество Рубцова:
«...на курсе выделились три явных лидера — Николай Рубцов, Александр Черевченко, Павел Мелехин. Прозаики сразу и безоговорочно признали первым Николая Рубцова, поэты либо вовсе не признавали его, либо признавали с большими оговорками и отводили ему очень скромное место. Самыми же преданными его почитателями были люди не литературных кругов. Все они, кому я читал стихи Рубцова, просили переписать их и познакомить с поэтом. Напоминаю, что это был 1962 год…»
Но и Рубцов сам многих не воспринимал. Мало того, иногда довольно резко отзывался о творчестве своих сокурсников.В книге Эдуарда Крылова есть момент, красноречиво описывающий это отношение Рубцова:
«В первые дни учебы мы часто собирались в одной из комнат общежития и нередко всю ночь напролет читали по кругу свои стихи. Мнения при этом, как правило, не высказывались, за грудки друг друга никто не брал, рубашек не рвали — все это будет позже. А пока поэты только знакомились, соразмеряли свой бесспорный талант с другими сомнительными талантами, вынырнувшими неизвестно откуда, пытались определить свое место в поэтической иерархии будущего курса, семинара.
...Вошли Рубцов и Макаров, чтение было прервано. Рубцов прошел к кровати, где уже сидели человек пять, ребята подвинулись. Он не то чтобы сел, а как-то упал боком на кровать, провалив и без того нагруженную сетку и сам провалившись между рослыми ребятами. Сергей остался у дверей.
Стали читать дальше. Рубцов слушал, крутил головой, хмурился, иногда усмехался, но не открыто, а только намеком, даже не в половину, а в четверть жеста (вообще это было характерно для него — не доводить ни одного мимического жеста до конца). Стихи ему явно не нравились. Дошла очередь до Сергея Макарова. Он прочитал стихотворение «Павел Васильев». Рубцов был доволен, в полужестах его сквозило - знай наших. Кто-то завел нудную поэму. Рубцов поскучнел, опустил голову на руки. Кончилась поэма, и в полной тишине прозвучал голос Рубцова:
- Бездарно все.
Возник ропот. Кто-то крикнул:
- Ты не выступай, а прочти стихи. Тогда посмотрим.
Рубцов встал.
- Не буду читать, не хочу. Пойдем, Сережа.
И они ушли».
Сравнивая воспоминания людей, знавших Рубцова, я часто пытаюсь представить, каким же он был на самом деле - человеком, принимавшим резкие неожиданные решения по любому поводу; поэтом, наделённым искрой неподдельного таланта? И прихожу к выводу – он удивительным образом, на грани нервного срыва совмещал в себе всё человеческое и поэтический дар.
Как-то Рубцов дал пощёчину человеку, который пришёл послушать его стихи, а получив отказ – настойчиво продолжал просить.
- А пусть не ходят смотреть на меня как в зверинец, - пояснил он своим однокурсникам через пару дней.
Мнительность и ранимость поэта играли с ним злые шутки.
Однажды он принёс в общежитие пачку копирки, которая была не нужной по причине отсутствия пишущей машинки. Из нескольких листочков ножницами он вырезал три самолётика и сказал Сергею Макарову:
- Каждый самолёт - судьба. Давай испытаем судьбу! Вот этот самолёт — судьба Паши Мелехина. После этих слов Николай запустил самолётик из окна на улицу. На фоне белого, падающего снега было хорошо видно, как он приземлился на снегу возле деревьев ближней аллеи.
Следующим самолётиком обозначили судьбу Глеба Горбовского. Макаров и Рубцов с замиранием сердца смотрели в окно.Самолётик из копирки полетел далеко, только куда-то вбок, вкось.
- А это - моя судьба, — сказал Николай и опять сильно послал чёрный самолёт в снегопад. В это время возник небольшой порыв ветерка, самолёт резко взмыл вверх, затем круто накренился и стремглав полетел вниз. Николай подавленно молчал. Больше самолетиков он не пускал и почти неделю был не в духе… (Из воспоминаний Сергея Макарова.)
Такое ранимое восприятие действительности играло существенную роль в жизни Рубцова. И отнюдь далеко не положительную в обыденной суете, но яркую и неповторимую в самом творчестве:
В минуты музыки печальной
Я представляю желтый плёс,
И голос женщины прощальный,
И шум порывистых берёз,
И первый снег под небом серым
Среди погаснувших полей,
И путь без солнца, путь без веры
Гонимых снегом журавлей...
Давно душа блуждать устала
В былой любви, в былом хмелю,
Давно понять пора настала,
Что слишком призраки люблю.
К 1964-му году Сергей Макаров и Николай Рубцов перевелись на заочное отделение. Как-то приехав на очередную сессию, Сергей Георгиевич встретил в садике возле Литинститута Николая Рубцова и Бориса Примерова. Тут же подошла девица с ребёнком в коляске, как оказалось их знакомая, и в процессе общения решено было взять дешёвого вина и пойти к ней в гости, благо было недалеко. Выпили, расслабились. Ребёнок заснул. Макаров, заметив, что его друзья не стесняются в выражениях, тоже вставил нецензурное словцо. Девица рассердилась и попросила Макарова более этого не делать.
- А им что - можно?- возмутился тот, указав на Рубцова и Примерова.
- Им можно, - был таков ответ. - Они – гении!
Ответить на это Сергею Макарову было нечем.
Последняя встреча Рубцова и Макарова произошла в 1970 году возле ресторана «Берлин» в Москве.Макаров не сразу узнал Рубцова - тот похудел до неузнаваемости.
На удивление друга Рубцов ответил: - «Я не похудел. Я - помертвел…»
Известный питерский поэт Сергей Георгиевич Макаров не злоупотребляет своей дружбой с Рубцовым. В отличие от многих не носит по издательствам пачки написанных воспоминаний, в которых идут в ход истории, не имеющие ничего общего с реальными событиями. Он просто иногда вспоминает в кругу своих друзей о том счастливом времени, которое не вернуть.
СУДЬБА ГЕРОЕВ ЭТОГО ЭССЕ:
Николай Рубцов трагически погиб в 1971 году
Борис Примеров повесился 5 мая 1995 года на своей даче в Переделкино, оставив предсмертную записку: «Три дороги на Руси: я выбираю смерть. Меня позвала Юлия Владимировна Друнина".
Павел Мелехин погиб 23 декабря 1983 года в подмосковье.
--