Мне стало боязно от этих лет,
От середины третьего десятка,
Когда уж и проворства нет,
Сомненьем ржавым, без остатка
Событья все отягчены,
И в засуху превращены.
Я думал: старая дорога
Сгодится, чтоб повесить флаг
"24" и ещё немного;
Теперь же шлак
Обугленного детства доказал: я прав
И прогорает стремглав
То, что постигнуто в огне
Как и предвидел я.
Везенье и талант во мне -
Сводят на нет себя,
Приносят сажею покрытые плоды
Наградой за труды;
Или же ясность исчезает,
А что до остального -
Оно, тускнея, мерно умирает
И качества дрянного.
Башен каркас - труха и гниль,
И пепел, пыль
Того, что приносило радость
Всё обратилось в прах
Только напыщенная жадность
Сгоревшая улыбка, о клешнях
Ракообразная ненависть, чёрная спесь
Мои творенья - их не счесть.
И если б знал я точно:
Шанс не представится опять
Тот неприметный, непорочный
Душевный лад поймать
Старые реквизиты пережег бы в известь
Кормился б тем, что есть.
Но мир на гибель обречен;
Или уже гния
Гнилостно перламутром испещрен
Для заблудшего меня.
Глубокое увечье нанеси же на мое сознанье
Обратно призови воспоминанья
В любой момент, душевный лад
Пропавшего, минувшего давно
Коль шанс ведёт на спад
Лучшее, худшее, то всё одно
Они распасться могут от прикосновенья
Целуя, цепенею от волненья.
Как обезумевшая мать
Гнилое детство
Способное лишь запрещать -
Мне в горькое наследство
Кроме сводящих всё на нет дихотомий:
Небытия и рая.
I feared these present years,
The middle twenties,
When deftness disappears,
And each event is
Freighted with a source-encrusting doubt,
And turned to drought.
I thought: this pristine drive
Is sure to flag
At twenty-four or -five;
And now the slag
Of burnt-out childhood proves that I was right.
What caught alight
Quickly consumed in me,
As I foresaw.
Talent, felicity—
These things withdraw,
And are succeeded by a dingier crop
That come to stop;
Or else, certainty gone,
Perhaps the rest,
Tarnishing, linger on
As second-best.
Fabric of fallen minarets is trash.
And in the ash
Of what has pleased and passed
Is now no more
Than struts of greed, a last
Charred smile, a clawed
Crustacean hatred, blackened pride—of such
I once made much.
And so, if I were sure
I have no chance
To catch again that pure
Unnoticed stance,
I would calcine the outworn properties,
Live on what is.
But it dies hard, that world;
Or, being dead,
Putrescently is pearled,
For I, misled,
Make on my mind the deepest wound of all:
Think to recall
At any moment, states
Long since dispersed;
That if chance dissipates
The best, the worst
May scatter equally upon a touch.
I kiss, I clutch,
Like a daft mother, putrid
Infancy,
That can and will forbid
All grist to me
Except devaluing dichotomies:
Nothing, and paradise.