Рассказ
Аркадий Петрович Мисько совершил грех. Грех был очень страшный. В старые времена за него расплачивались кровью. Правда, сегодня всё как-то обмельчало, потеряло ранешнюю остроту что ли; сегодня и грех стал как будто не грех, а так себе. И хотя там, где он теперь работал (никто и никогда про это, естественно, вслух не говорил, но, тем не менее) считалось, что иметь связь на стороне чуть ли не престижно, но Мисько, человек немолодой, переживал грех по-старому: остро и болезненно.
- Сколько мне? Пятьдесят с копейками, - терзался он мыслями. - А ей? Кажется, двадцать восемь или… Чёрт! Не знаю точно. Господи! Ну, какой ребёнок? Так не бывает. Ведь у нас огромная разница в возрастах.
Что-то где-то он про такое даже читал, кажется.
- Не получаются дети от таких связей. Как я своей супруге-то все расскажу? Какие человеческие слова при этом буду произносить вслух. Ладно бы ещё было мне тридцать или сорок, но ведь… пятьдесят с копейками!.. И если быть точным, то пятьдесят девять. Бесстыдник. Тьфу!.. О! Позор, позор. Хоть бы на пенсию успел уйти, а так. Куда уйти, родила же...Эх!..
Хотелось кататься по земле и выть. Мисько был готов провалиться сквозь землю. Он даже готов был умереть, как ему казалось, но только, чтобы прямо сейчас, сразу, и чтобы потом…потом его похоронили как человека уважаемого. Могила всё скроет. А так…
Он закрывает глаза. Ему представляется, как все знакомые и сослуживцы сначала дружно плюют вслед его похоронной процессии, а потом… с презрением отворачиваются.
- О боже! Какой стыд…Что же делать?
Смерти он не боялся. Ему сейчас так казалось, по крайней мере. Но, оказывается, в жизни есть вещи пострашнее смерти.
***
Он приехал в город Н около часа дня. Ему совсем не хотелось ехать, но надо было узнать ее мысли, насколько она могла быть опасной для его дальнейшей жизни, и хочет ли она огласки, скандала. Девушки ведь разные случаются. Мало ли чего. На душе было пусто. Сновали трамваи и троллейбусы, на автовокзале (как и до греха) дымили выхлопными трубами автобусы, становясь на посадку. Резко потеплело, и снег под ногами превратился в грязную кашицу. На Мисько мало кто обращал внимание. Это было хорошо, соответствовало его настроению. Но сегодня он решил не таиться. Пусть. И если раньше, прежде чем войти, он, приподняв воротник, либо долго стоял в сторонке, наблюдая за прохожими, либо делал, постоянно оглядываясь, два-три круга вокруг её панельной девятиэтажки - то сегодня сразу вошёл в подъезд. Чего уж теперь? Скоро и так всем всё станет известно.
Она была в простеньком халате, от неё пахло молоком и материнством. Ребёночка молодая мама достала из коляски, положила на кровати и распеленала. Тот сморщил красное личико, сделал какое-то усилие над собой, заплакал и засучил ножками. Аркадий Петрович испытал сложное чувство брезгливости, влечения и страха. А как можно было относиться по-другому к этим тонюсеньким пальчикам и бессмысленно, испуганно таращимся на мир глазёнкам? Чаша весов колебалась где-то посередине. И если бы ребёночек улыбнулся ему или проявил хоть какой-нибудь интерес, то между ними, возможно, установились бы совсем другие отношения. Но этот большой предмет, называемый седой мужчина, вызывал в ребёнке страх. Ему нужна была только мама. Вероятно, ребёночек был еще очень мал. Мисько очень обиделся на младенца, приписывая ему несуществующие для его возраста мысли.
Вероятно, они с девушкой должны были бы говорить и говорить об их новых отношениях, о будущем, ещё о чём-то важном и серьёзном. Аркадий Петрович всю дорогу готовился. Но Маша, помолчав, сказала просто, что Лена вчера издала чмокающий звук вполне осмысленно... И он, забыв про то, что он солидный, стареющий дядя, поддался её радости и забыл обо всем на свете. Время пролетело быстро. Ему уже не хотелось отсюда уходить. Говорят же: возьми ребёнка на руки, и он станет тебе родным.
И грех воспринимался уже не так остро, а о смерти вообще не думалось. Уходя, он незаметно положил на стол конверт с деньгами. Сначала он хотел оставить все деньги, которые привёз, но, помыслив немного, одну тысячу положил обратно в карман. Постоял в дверях, помял шапку в руках, потом вышел, стараясь не шуметь… и быстро пошёл вниз.
- Фу!..
И всё-таки, как человек с репутацией, он очень боялся огласки.
***
Февраль близился к концу. Из-за ветра погода была очень неустойчивой. Яркая луна то блестела вовсю, то её скособоченный диск, окутанный облаками, слабо мерцал во мгле. И тогда становилось, как говорится, в пяти шагах лица не различить. Когда же луна выплывала на чистое, то в холодном её блеске ясно был виден грязно-серый, какой-то пепельный цвет - цвет шоссе - и на душе тогда становилось тревожно и неуютно, как в доме без занавесок. Кто выдумал, что лунный цвет голубой, серебристый? Наверное, очень глупый поэт? На самом деле лунный цвет тусклый, серый, с небольшими жёлтыми вкраплениями. Горько на душе. Неужели нельзя быть совершенно искренним? При этом не скатываться на цинизм? Как замкнуть круг человеческой жизни, но только на высшем уровне? Неужели нужны годы, чтобы преодолеть себя? На душе у него стало вовсе паскудно.
- Где выход, где выход?
И почему надо постоянно себя преодолевать?
***
На следующий день, чуть успокоившись, уже под вечер он ехал с работы в троллейбусе. Им на работе давали проездной, поэтому для экономии он ездил на троллейбусе. Троллейбус был длинный, метров четырнадцать, с гибкой резиновой вставкой и четырьмя дверями. Он прошёл по проходу, остановился и стал ждать кондуктора, чтобы показать проездной. А за ним шла, судорожно пытаясь протолкнуться вперёд между ним и сиденьями то с одной, то с другой стороны троллейбуса, старушка. И никак не могла сделать это. Мисько нарочно стоял, не двигаясь с места: мертво - и не пропускал её. А сам при этом делал вид, что не замечает её судорожных старческих усилий. Хотя всё прекрасно понимал: впереди были свободные места, а троллейбус подъезжал к остановке, и вот-вот толпой должны были нахлынуть новые судорожные конкуренты. Потом старушка всё-таки протиснулась вперёд и быстро уселась. Но второе сиденье от дверей, по правую сторону, конечно же, оказалось ей неудобным, потому что (Мисько это хорошо знал) на нём валик как-то вниз и всю дорогу сползаешь, поэтому приходится постоянно приподниматься и пересаживаться повыше. Старушка заерзала…Всё это Аркадий Петрович с большим удовлетворением отметил про себя.
Троллейбус выл и выл, как раненный зверь. С кем-то можно было разговаривать, только перекричав этот вой, поэтому большинство пассажиров молчало. Новые люди входили, смотрели на молчащих и тоже замолкали. А на остановках, когда троллейбус останавливался, а двигатель продолжал работать, достаточно было прикрыть глаза, чтобы представить себе, что это вода, шумя, низвергается с высоты. И ты стоишь, окатываемый брызгами. Так в брызгах молчания или в шуме воображаемых брызг они тогда и поехали.
- В таком троллейбусе билет должен стоить дороже, потому что получаешь ещё и лечебную терапию звуками, - сказал Мисько кондуктору и хмыкнул. Но кондуктор не поддержала его шутку...Мисько струхнул. Отводя свои глаза от её нахального взгляда, опасаясь ненароком налететь на скандал, Аркадий Петрович встретился тут глазами с Николаем Ивановичем Фроловым, работающим с ним когда-то давно в ПТО треста. Он его узнал, хотя с ним они не виделись лет двадцать пять, и, скорее всего, не увидятся столько же. Но тот совсем не изменился. Аркадий ему очень обрадовался. Ещё бы. Спас его от разборки с кондукторшей, да и надо же было перед кем-то душу излить. Он даже не знал, кто у Николая жена, и есть ли у него дети. Нормальные дружеские отношения. Бояться абсолютно нечего. У Мисько оставалась свободной та тысяча рублей. Они вышли на остановке, и зашли в «Кристалл». Здесь паршивую водку давали на вынос. Зато здесь всегда было людно, накурено и никто никого не слушал; и главное - не слышал. Только повернись спиной к остальным - и уединение тебе гарантировано. В принципе можно было взять водочки по двести на брата с беляшиком, плюс по пятьдесят дрянного коньячка, потом всё это повторить.
Николай Иванович поглядел на прилавок, потом положил очки в карман пиджака.
- А я тебя тоже сразу узнал. Ну что ты, как? Женат? - спросил он, наконец. Была в его словах какая-то заторможенность: смотрит, смотрит на собеседника, а отвечать не торопится. Его напарник поневоле повторит вопрос, потом ещё раз... Очень неприятно разговаривать с таким человеком, болеющим словесным тугодумием что ли. А выпивать с таким, когда хочется высказаться – одна морока.
- Да всё нормально.
- А я здесь случайно. Машину вот в ремонт сдал. Да, пора тебе тоже машиной обзаводится. Пока молодой…А потом, когда поясницу заломит, там - заболит, здесь -заноет. Представляешь?.. А тебе надо ещё гараж строить. У меня всё уже построено. Ну, за встречу.
Они выпили, постояли немного.
- Каждый должен иметь возможность владеть собственностью, которая будет его кормить без всякой власти и государства. И чтоб чиновник и думать не думал к ней тянуться. И право на неё священно, неотъемлемо: кормящее меня дело – это моя свобода и моя жизнь. И каждый должен иметь под подушкой пистолет...потому что тяжело стало прожить без пистолета в наше время и в нашей прекрасной стране. Итак, за президента.
Они снова выпили.
- Ты-то ещё работаешь или уже нет?
- Не-е. Уже лет пять, наверное, сижу дома. Настала «эра серых кардиналов», точнее «немых псов». Бурно расцвела бюрократия. Что сегодня ценится? Личная преданность, нечистое прошлое, карьеризм, продажность, постоянное смотрение на Запад. Не по мне всё это.
- Так иди в политику.
- В политику? Ну, уж нет. Политика – это вовсе грязная штука.
-Чем же она не нравится тебе?
-Нормальный человек с нормальным обывательским взглядом на мир, с понятиями чести, совести, даже с какими-то принципами не может быть политиком. Политическое варево готовится в котле с такими жирными, грязными краями, столько помоев попутно выливается на головы всех: и случайных и неслучайных, пришедших похлебать дармовых щец…Нет, нет и ещё раз нет. Да нормальный человек привык же говорить более-менее относительную правду. А политик должен говорить то, что в данный момент считается для его кабинета правдой. Говорить, уверять всех и навязывать всему миру эту правду. Говорить, чтобы через некоторое время с таким же невозмутимым видом навязывать уже противоположную той новую правду. И так до бесконечности. Этак можно ведь дойти до маразма. Завраться полностью, жене уже на кухне и то начать врать…Я думаю, что во всей нашей многострадальной стране только единицы из высшего эшелона властных структур знают все…
Но Мисько всё это было сегодня не интересно.
- Ох, вляпался я в историю… - начал Аркадий Петрович.
Николай Иванович молчал.
- Вляпался, говорю, я в историю. Я, я вляпался, понимаешь?..
Фролов смотрел на него, и, кажется, не понимал смысла слов: слоновость - что тут скажешь.
- Баба, да? – неожиданно спросил он, когда Аркадий Петрович уже упал духом.
- Да, женщина, она...
Мисько оторопело поглядел на Фролова, и ему расхотелось рассказывать дальше. Обидно и непонятно, почему общественное мнение поощряет мужские лямуры, а ведь когда-то за это убивали, как паршивых псов.
***
Прошло часа три, прежде чем Мисько добрался до посёлка. Часа два они провели с Фроловым, потом долго пришлось ждать автобус. Он постоял-постоял и с городской остановки пошёл пешком. Прошел мимо золоотвала, мимо грязной мелкой речушки с промотходами, мимо городской свалки…
Что он может дать молодой девчонке с ребёнком, с его ребёнком? Если только содержать?.. Но это же такая обуза.
Вероятно, он сильно напился, потому что всю ночь его донимали странные видения…Он, например, видел три звезды. Обычные три звезды какого-то созвездия, которые образовывали треугольник с равными сторонами. Звезды как звезды, привычные и скучные. И вдруг…Серединная звезда сорвалась с места и вытянула треугольник. Тогда задвигались две другие звездочки. В результате, треугольник то вытягивался, то сжимался. И эта серединная звезда, описав немыслимую траекторию и сделав гигантский размах, двигаясь змейкой, (немыслимо) стала стремительно приближаться. Она увеличивалась и приближалась. Вот уже ясно виден светящийся шар. Пламя сопла слабо шевелилось. Она воспринималась, как целое, и внутри не могло никого находиться. Или могло?..Он испытывал страх и восторг. Что это? А в мозгу уже – готовый ответ, как догадка. Никто из людей не знает, а он знает почему-то.
- А, это же новейшая разработка нашей космической ракеты, так называемый «сердитый дворник». Она как раз и движется приблизительно по такой вот хаотичной скачкообразной прерывистой траектории. Из-за этого в нее из любого комплекса попасть трудно.
А потом замелькали обрывки видений…
Духи «Сурендер», эйвоновская продукция, Польша плюс Париж, чисто женский запах…Вероятно, для эффекта: для увеличения объема и, значит, стойкости запаха - на дне флакончика напылили алмазную крошку. Уважающие себя фирмы так делают…Опять же, никто не знал, а он как-то знал.
Огни вечернего города, проспект, автомобиль, квартира с холодными ламинатпаркетными полами, полка со чтивом: с Дарьей Донцовой и даже каким-то Глебом Донжуановым. Ну, это, вероятно, уже из совсем последнейших писков бульварной литературы…
Подъехавшая машина-иномарка, неуклюже вылезший из нее немолодой человек, ждущая на углу одинокая женщина, которая должна передать ключи от желанного угла, получить деньги, прошептать номер квартиры, оставить номер телефона, сказать пароль и тут же быстро уйти, как испариться.
- Меня это абсолютно не интересует, это ваше личное дело. Когда закончите, позвоните по этому номеру.
И далее…Обшарпанные углы квартиры, сломанный выключатель, шатающиеся ножки тахты, кровать с холодной постелью, старенький холодильник, грязная ванная, где запросто можно подхватить что угодно. Но самое главное, конечно же, отсутствие посторонних глаз и уединение. Или чьё-то постоянное присутствие? Странно всё это.
Ох, если бы у него была хоть капелька свободного времени, то с каким наслаждением он бы разнес к чертям собачьим все эти вонючие квартирки и углы. Здесь он, Мисько, уже в роли бога…
Такие вот странные отрывочные видения донимали Аркадия Петровича всю ночь.
***
Анна Мисько была дама решительная и смелая. Она знала много слабых мест своего мужа, за которые она… другим женщинам где-нибудь у колонки с усмешкой рассказывала про своего, что он ещё мальчишка и ребёнок. Впрочем, другие дамы спокойно на это реагировали, потому что и сами могли то же самое рассказать про своих мужей. Общее женское мнение в посёлке было непоколебимо: их мужья – дети, а они, женщины – единственные настоящие взрослые на этой земле, которая тоже, кстати, женского рода.
- Мой-то в субботу зайдёт в гараж, и вылизывает машину, вылизывает её. Я ему, что надо, мол, к маме съездить, белье привезти и постирать. Что ты! Даже слушать не хочет. Говорит, такая грязь на улице. Буду я ещё машину марать. Сволочь! Да я ради него, можно сказать, жизнь свою погубила, ради этой образины, - рассказывала обычно Люба Синицына.
Анна её выслушивала. И в зависимости от своего настроения, она или поддерживала разговор, и тогда доставалось их мужьям, или переводила разговор на другое. И беседа заканчивалась тихо-смирно. Иногда вставляла своё, и этим подливала масла в огонь.
- Мужики теперь измельчали, даже подраться не могут. Вся их месть сегодня – это сплетня. Душа у них очервивела.
***
Когда Анна узнала (люди донесли) про мужнин грех, то для неё это не было полной неожиданностью. Анна как-то сразу догадалась… И ей не надо было выяснять отдельные нюансы, она как-то сразу увидела весь извилистый путь падения своего благоверного в целом. Как опытный проводник-егерь, который родился и вырос в лесу и которому не надо выискивать отдельные сорванные веточки и листики, чтобы восстановить всю картину бегства животного-самца; он посмотрит-посмотрит и видит путь следования животного целиком, и ошибиться просто не может. И рад бы, да не может. Так и опытная женщина по еле уловимым оттенкам ароматов чужих духов, по не такому поведению мужа, по внезапной задумчивости или, наоборот, по вспышкам необъяснимых трат на цветы, по долгим поцелуям в их-то возрасте…А взгляд чистый, ясный. Вот, зараза!..Ещё - догадалась - по интуиции, всё-таки… высшие существа. Её не мучили сомнения, как поступить и что делать. Но она медлила. Объяснения между супругами не было. А со сплетнями иные пары годами живут и ничего, приспосабливаются. Своих детей у них не было. Так что, хоть какое-то оправдание греха все же было.
***
Прошел месяц, потом ещё. Аркадий Петрович исправно ходил на работу, готовясь к пенсии, мыл полы и посуду. Стал каким-то мелким, суетливым, склизким. Анне до противности было непривычно и тяжело видеть таким своего благоверного. Как-то раз она не выдержала.
- Что же ты своего подкидыша не проведаешь? Наслюнявил и драпать, да?
Аркадий от неожиданности, как говорится, сел там, где стоял, и не мог взглянуть ей в глаза. Руки и губы у него противно задрожали.
- Дура! – завизжал он вдруг. - Это еще доказать надо бы, мало ли там… паслось, а я здесь ни при чем. Да я даже не догадываюсь, о чём... Ты чего?.. – сказал он уже по-другому, видимо спохватившись. Он понял, что выдал себя с головой.
- Врёшь. Ой, как догадываешься. Ах ты, скотина. Ну, пошёл. Собирай свои манатки и катись к своей мамочке. Она тебя ждёт не дождется. Вот тварь. И чтоб духу твоего здесь больше не было. Ненавижу!..
Впрочем, такие выгоны мужа из дома у них происходили не реже, чем один раз в квартал. Причины обычно выискивались самые разные: то «да ты же алкоголик в последней стадии», то ещё что. «Алкоголик в последней стадии» вставал, уходил и, выждав определенное время, спокойно возвращался.
***
Выгнав из дома мужа, в выходной Анна поехала в город Н. Надо было как-то решать и это.
Она приехала около часа дня. На душе было просто, буднично. Сновали трамваи и троллейбусы, на автовокзале автобусы дымили выхлопными трубами, становясь на посадку. Апрель резко пошел на весну, и снега уже нигде не было видно. Только по ночам похрумкивали льдом лужицы под ногами прохожих. На неё никто не обращал внимание. Мало ли разных приезжих женщин. Впрочем, она тоже ни на кого не смотрела.
На её долгий звонок дверь открыла тоненькая испуганная девушка. Она была в простеньком халате, от неё пахло молоком и материнством. Анна Вениаминовна ничего не объясняя, отстранила её в сторону и решительно шагнула внутрь, но девушка, похоже, сразу догадалась, кто к ней пожаловал. Потому что она быстро прошла в комнату и взяла свою девочку на руки: то ли спасая, то ли защищаясь. На верёвке сушились пеленки.
- Как вы тут? – наконец выдавила Анна из себя.
Она так и стояла с сумкой в руке.
- Ничего.
-Надо бы искупать, - машинально сказала Анна, глядя на напряженное красное личико.
- Да, я знаю. Мне мама говорила.
- А где она сейчас?
- Кто?
- Мама.
- Мама умерла.
Анна тяжело опустилась на стул и молча смотрела на них. Она испытывала сложное чувство. Когда ехала сюда, ей много чего хотелось сделать, но сейчас она…тяжело сидела на стуле, молчала и ничего не делала.
***
Апрель только-только начинался. Яркая луна блестела вовсю. На душе у Анны стало радостно.
Через три дня она снова поехала в город Н. Она уже не могла обходиться без всего этого…