Две актрисы спят с поэтом
В захолустном, неизвестном городишке,
Где выпить можно только самогон,
Потонуть нельзя в худой речишке,
И в твой дом залезть не смеет вор.
Где гуляют без опаски дети,
Пока их родители не пьют,
А когда напьются, то свидетели
До дома их детишек доведут.
Там жил седеющий поэт,
Не старый, чуть во цвете лет,
Седел он раньше времени
От немого бремени.
Когда-то он был красив,
Душой и статным телом,
Но, увы, я не Оскар Уайльд,
И это не портрет Дориана Грея.
Он старел, и черствела душа, как хлеб,
Который ты забыл в кладовой.
Он стал пьяницей, полуслеп,
Разбитым мальчишкой: сам с собой.
Сам с собой: проклят или счастливец.
Сам с собой или просто слепой отчужденец.
В доме его всегда алкоголь
В бутылках лежал в погребах,
И бесшумно дожидался хозяина стол,
А на нем граненый стакан.
Бедный, худеющий мальчик: Морфин.
Он с рождения был таковым,
Да, увы, не хватает подарков
На всех у пиратки-судьбы.
Отчего же пиратка? Отвечу:
Скачет в волнах бытия,
Отбирает счастье у многих,
Разбивая их носом своего корабля,
Режет лезвием своего ножа.
Вся наша жизнь - подготовка,
К смерти: пустой или полной,
Своеобразная месть судьбе,
За жизнь, что мы дали потомкам.
В моих мыслях моя же правда,
О ложности в смерти узнаю,
А пока, не спешите судить,
Не доказано - значит не знаешь.
Одинокая, страстная Мэри
Была с Морфином в выходные.
Приносила ему бессонные,
Но красивые ночи в постели.
Блестящие, черные волосы
Лоснятся по нежной шее,
Зеленых глаз дерзость
Скользит по его синим венам.
Она знает его стихи,
И цену его искусству,
Но она пришла для любви,
А не для издержек его чувств.
Они целовались на людях
И люди верили в сладость
Красивых эмоций, искренних,
И в их притворную радость.
Но чувства имеют ложность
До того, как это не станет ясно.
И обездоленные, и мертвые,
Мечтают вернуть то прекрасное.
Пусть даже ложность, пусть неправду,
Но притягивающую многих кряду.
Я не умею писать про счастье,
Его достойны немногие,
И достоинство это измеряется
Отнюдь не в количестве горя,
Как считает примитивное большинство,
Которое мне пытается плевать в лицо.
Красивая тайна София
Приходила к нему на буднях,
С ней не было так уж страстно,
Но он мог говорить с ней о днях,
Проведенных в приступах нежности,
И безудержной, юной дерзости.
Она была бледной, холодной,
Схоронила своих сыновей
Ушедших воевать за страну,
За страну чужих людей.
Можно долго держать себя в рамках,
Но сорвется сердце в омут,
И тогда никакие правки
Не исправят то, что погнуто.
София играла на бедных подмостках
Для грязной, прогорклой толпы,
Им бы дать хоть частичку повода,
Дожить до завтрашней суеты.
Теплый дождь продирает худую крышу,
Проливаясь на грим и блестки.
Актеры горелых театров
Собрались под грязной известкой.
Две актрисы спали с поэтом,
И каждый мечтал о единстве.
Но забросить чушь всю эту,
Не могли они в слабом кокетстве.
Он привлек их стихами и тленом,
Исходившим от потасканных чувств.
А они: две потасканных розы,
Нашли человека искусств.
Красота - оружие дьявола,
И запретность была красотой,
Но любовь бывает кровавой,
Даже если вся скрыта золой
И пеплом. Пеплом чужих поцелуев
К родным и теплым губам,
Можно терпеть чужих близость,
Но их любовь - никогда.
Из животных и праздных инстинктов,
Просыпаются чувства глубже,
Две актрисы спали с поэтом,
Не зная, что может быть хуже.
ПОЭТ. Морфин
Суицид – общеизвестная мерзость…
Красное небо над теплым морем,
Я вместе с солнцем в закат.
Люди пишут на ночных заборах
О том, о чем днем молчат.
Держись за танцы под дождливым небом,
Пробуй на вкус свое счастье,
Наслаждайся моментами одиночества,
Хоть и тянет порой резать запястья.
Я смотрю на объятия глупых людях,
Лучащихся чем-то неведомым,
Но мне так хорошо одному,
Я не хочу тягостного бремени,
Любви и пустых отношений,
Приводящих к разрыву души
И к гадостному развращению.
Я ненавижу людей,
Стремящихся к чувствам неведомым,
Так страстно желающих их,
Что даже обманутым, преданным
Легче, чем одиноким
И пусть будет видимость счастья,
Пусть даже оно будет неполным.
Кислотность лживых губ
Обездолена сладкой помадой,
А внутренность - опустевший труп,
С него веет пустой прохладой.
Я не черный, не белый, не мечтатель,
Просто плывущий по жизни,
Но каждый мой ненавистник
Глядит на меня вполсилы.
Сложно думать, когда затуманен разум,
Хотя в этом и есть моя прелесть.
Я не хочу размышлять о великом.
Я думаю только, как мои птицы разлетелись.
У меня ведь они были: серые, белые голуби,
Да только я забывал их кормить,
И вот разлетелись, но осталась ты голая.
Моя красивая, черная птица,
Зеленоглазых очей глубина.
Я тону в ней камнем на шее,
Но это не больше, чем просто слова.
Я провожу тебя утром домой,
Под осуждающий взгляд толпы,
Да, признаю, нуждаюсь,
Но виски мне нужен больше, чем ты.
Прости.
София. Мой белый ангел,
Летящий на мой божий зов.
Я не Бог, но для нее стал богом,
Когда мы остались вдвоем.
К чему эта ваша вера,
Когда мои чувства грешны?
Когда вдова безучастно
Должна проживать свои дни.
Религия – выдумка высших,
Стоящих над простыми людьми,
Бьющая палкой низших,
Хлопающая дверьми.
Но я не дверь, меня не захлопнуть,
Я поэт, черт возьми, и слова – моя правда,
Моя борьба с миром по сути беззлобна,
Моя борьба с собой на моих запястьях.
Софи ругается на мои красные,
Еще не зажившие шрамы.
Она понимает, что это не кончится,
Но варит лечебные травы.
Я спал с ней раз или два в неделю,
Хотя она была рядом так часто,
Но я любил говорить с ней о многом,
Но я не смог бы с ней без контраста.
Мэри. Ее хватало на день, на два.
Мы просто безмолвно спали.
Ее не трогали мои слова,
Или руки мои в шрамах.
Я знал, что она далеко не прилична,
Хоть руки в молитве сложены.
Она верила в силу Божью,
Как было христианке положено.
Ах, эта адская смесь:
Верующая проститутка.
Такое вообще возможно?
Больше похоже на шутку.
Жизнь и так надо мной подшутила,
И теперь мне просто плевать.
С рассвета и до заката,
Я думаю лишь, как не спать.
АКТРИСА. Мэри
Капал воск по голым бедрам,
От страсти слепит глаза,
Она красива, скована сладостной болью,
Шуршит по ней его взгляд.
За закрытой дверью, они не спят.
Все могло бы быть иначе,
Если б чувства их не столкнулись:
Она – страстная Мэри,
Он бездушный, простой алкоголик.
Потому, говорят, исписался,
Души в стихах его нет.
Он не чувствует жизни,
Он просто мертвый поэт.
Он смотрит в ее глаза
Сквозь мутное стекло стакана.
“Алкоголь уж выдохся, Мэри
И утро давно настало.
Мы обещали, клялись друг другу:
Не иметь чувства нежности, страсти
Ты сама выбирала колоду, Мэри,
Ты сама разделила масти.
Я не король, а ты мне не дама,
Мы животные, сломлены жизнью,
Я тебе тогда сказал правду:
Я живу один здесь, совсем безжизненно.
Один, понимаешь? В сердце места уж нет
Пусть я боль причинил,
Но лучше сразу услышать правдивый ответ,
Чем врать про то, что любил.
Я не буду держать тебя: хоть сейчас уходи,
Но на твоих условиях ты не останешься.
Или же вот моя рука: держи,
Но это не грудь, в которую ты плачешься.”
И быть может, в другой вселенной,
Он погнался за ней и схватил.
Смял ее губы своим поцелуем,
И дверь входную закрыл.
Может там, они были счастливы,
Может там, в нем проснулось сердце,
Может где-то их редкая копия
Разбежалась и прыгнула в бездну.
Но в реальности: есть поэт, есть актриса,
Есть двоякие чувства к друг другу.
Есть любовь, равнодушие, злоба,
И поэт, отсутствием алкоголя испуган.
Актриса хлопает дверью
В лучших традициях драмы,
По белому, мокрому снегу
Она уходит зализывать раны.
Самолюбие страдает сильнее плоти,
Лучше пусть тело страдает,
У актрис разве есть душа?
Я думал, они исчадие ада.
Красное с черным: волосы с блузкой,
Ты идешь под жарким солнцем, растворяясь в толпе людей,
А с утра кофе горький, невкусный,
Я хочу утопить этот день.
Религиозная суббота, не такая людная,
Ты спокойно стоишь пред дверьми храма,
Только небо видит, насколько ты блудная,
И сколько, кроме поэта тебя обнимало.
Можешь сколько угодно молиться
До боли рук, сложенных в мольбе,
До дрожи в коленях тонких,
Стоящих на твердой земле,
Но все равно не скрыть твою душу,
Пропитую, как наша молодость,
И твоя кара вполне заслужена,
Не стоит винить его холодность.
АКТРИСА. София
Лети, мой ангел, и не возвращайся….
Протирает рамку со своей старой жизнью:
Муж, сад, сыновья.
Затем берет в рот сигарету,
Сколько в жизни вранья?
Потерявшая все в одночасье,
Серая мышь стала пустой,
И на расколоченном иконостасе
Стоит рамка, окутанная тоской.
Как ее привело к такому?
К поэту, который меньше, чем друг.
Доброта, наивность и правда,
Не приведут в хорошее вдруг.
Хорошее – пауза среди дерьма,
И ее уже истекла,
Пора возвращаться в реальность,
Туда, где ждут дела.
Входит в его полузаброшенный дом,
Опять пахнет смрадом похмелья.
Он лежит полумертвый на своем полу,
Не способный встать от безделья.
Алгоритм, давно уж знакомый:
Дать таблетку, помыть полы,
Пусть отсыпается долго дома,
Пока она бежит от своей суеты.
Он спал с ней так редко, что ночь лишь боль,
Когда снятся сны о страшном.
Ей снится, как трупы ее сыновей входят в дом,
Черви лезут из глаз ее старшего.
Просыпаясь в холодном поту,
На его старом диване,
Понимает, что лучше уж тут,
Чем у себя просыпаться раненой.
Но днем остается собой: такой доброй,
Жизнь только лишь для других.
Оскорбить чувства знакомых?
Нет, лучше отказаться от своих.
Театр был ее жизнью,
Но также, как жизнь развалился.
Протекает дешевая крыша,
Теперь дождь добавляет реализма.
Мэри
“Знала ли я о другой?
Знала ли, что шептались?
Что за моей спиной,
Они точно также сношались?
Знала: отказалась верить.
Самолюбие мне твердило:
Таких как ты, не склеить,
Из наивного, доброго пластилина.
Оно может быть право,
Но я ошиблась. Заменить меня можно всегда,
И я дура, слепая дура, влюбилась,
Бросив его, навсегда.
Плюнуть бы ей в лицо” – мелькает буйная мысль,
Но приличия обязуют к молчанью,
Пусть все это лицемерие, пусть абсурд,
Легким воздухом чувствуешь ее касанье.
Мимолетное, будто случайное,
Но осязание делает тебя реальной,
И осознаете вы в одно мгновенье,
Измена была гениальной.
Бармен убирает стакан,
Отказываясь ей наливать,
Но лучше б налил бурбон,
Чем оставил ее страдать.
Беспощадность жизненных перипетий,
Оставляет ее в догадках,
И вот уже рядом сидит тот бармен
Черноволосый, патлатый.
“Ночь. Всего одна ночь с другим,
Как будто так не бывало?
Как будто я не изменяла ему,
Пьяная, с кем попало.
Что за дрянь, эта штука, любовь,
Пробуждает во мне мою совесть.
Еще стопку, прошу, и поедем домой,
Продолжим горькую повесть”.
С каждым вдохом тише боль,
Пробуждается в сердце месть,
И последняя ночь без сна,
И последняя сигарета в пачке есть.
Морфин
Я просыпаюсь, как и всегда,
Под хлопоты моего белого ангела.
Теперь, Мэри ушла,
Я остаюсь в руках актрисы горелых театров.
Бедная, бедная Мэри.
Я б хотел ей отдать свое сердце,
Но в моей грудной клетке и так,
Не осталось от дыма места.
Софи… Абсолютно другое.
Море, в котором давно нет штормов,
Загрязненное, немолодое,
Не говорящее пустых слов.
Я не видел ни слез, ни эмоций,
Только темное молчание.
Я хотел бы от нее любви,
Но получил бы только отчаяние.
Потому у нас нет ни страсти,
Ни любви молчаливой нет.
Есть только я и мои запястья,
На них записан каждый немой ответ.
И я думаю: время пришло
Показать последнее миру.
Написать двоим в мире письмо,
Его назовут шедевром.
Посмертным шедевром пьяницы,
Исписавшимся к старости лет,
Про двух его избранниц –
В его шкафу самый темный скелет.
Я вложу свою жизнь в искусство,
Как великий на редкость поэт,
И когда-то в моих же чувствах,
Другой найдет ответ.
Умирать мне совсем не страшно,
Я задержался здесь,
Во мне нет воли к жизни,
Лишь алкоголь в бутылке есть.
Так много прожито с горьким языком,
Шепчущим мысли о мимоходящем,
Каким же я раньше был дураком,
Когда верил в незыблемость счастья.
Трудно дышать от слепящей водки,
Я заливаю ее сильнее в глотку.
В любви нет места третьему:
Алкоголю, женщине, прошлому.
И я не любил мою Мэри,
Не готов я терять, что заложено
Долгой дорогой, длиною в жизнь.
Я твержу себе: остановись.
И я тверд, как никогда: прекращу
Пустую и праздную жизнь.
София
Каждый день окутан рутиной:
Встать, пройтись к нему,
Прибраться после пьянки,
Снять алкогольную с глаз пелену.
Но сегодняшний день изменит
Рутинных привычек мотив.
Никто не ожидал от поэта,
Такой простой… суицид.
Входит в дом, не заперта дверь.
Странно, но может быть всякое.
Возможно спьяну, пытался уйти, но лень
Запереть за собой вход гуляке.
Осколки посуды лежат на полу,
Кровью залито дерево.
Морфин, с сигаретой в замолкшем рту,
Лежит, с глазами, устремленными в безверие.
Кричать? Да кто тут услышит,
Никому нет дела до Морфина,
Живет своей жизнью забытой.
Но теперь от живых оторван он.
Даже слезы не льются из глаз,
Нет ни боли, ни скорби в мыслях,
Его запястья разорваны в мясо,
Этот его вид самый искренний.
Мэри
Дышит яростно, словно хищник,
Стремящийся на охоту,
Движимый слепой, дикой ревностью,
Не принимающий ничью заботу.
Любовь – странное чувство,
Прожигающее изнутри.
Впереди дом злосчастного поэта,
Где на буднях с ним живет Софи.
Сегодня, как раз, понедельник,
Ну чем не пригожий день.
Когда еще выйдет лучше,
Встать со смертью на одну ступень.
Все просто, незамысловато:
Кухонный нож в руке,
Заточен с особой сталью,
Дрожащей в ее голосе.
Под ногами хрустит трава,
Покрытая свежей росой.
Холодное нынче лето,
Когда смерть пришла за вдовой.
Мэри врывается в эту лачугу,
Словно ветер сквозь темную ночь.
Сейчас, сейчас все исполнится,
Им никак нельзя помочь.
Открывается взору темное:
Кровью заляпаны стены,
Стеклянные глаза смотрят в окно,
В изрешеченное жизнями небо.
София сидит на стуле,
Как будто немая тень,
Для нее бы было избавлением,
Не встречать завтрашний день.
Но судьба играет иначе:
Актриса бросает нож.
Бежит к мертвому телу,
Надеясь на сладкую ложь.
Но суровых реалий правды,
Увы, не избежать никому:
Слезам Мэри не залечить ему раны,
Не воскреснуть тому, что мертво.
София
Теплым летним утром,
Софи заходит в его дом.
В черном, старом платье
С невыветрившимся запахом похорон.
Слезы? Слишком просто,
Хотелось бы ей всплакнуть,
Да только все эти грезы,
Остались кому-нибудь
Чужому, не знавшему боли,
Не знавшему тлена потерь,
Не вымывавшему из раны соли,
Не боящемуся, что завтра апрель.
На столе пылится бутылка,
Заляпан кровью стакан.
Даже в смерти он умудрился
Оказаться пьян.
Но внимание глаз привлекает
Слишком чистый лист.
Он лежит аккуратно, нетленно,
Слишком тихо для этих мест.
Руки дрожат от волненья,
Она берет дрожащими пальцами,
Его письмо, последние стихи,
Посмертно миру вручаются.
"Мой белый ангел, лети, не возвращайся,
Я слишком увяз здесь,
Чтоб лететь с тобой дальше.
Это не ода любви,
Это последний полет моей души.
Последнее слово поэта,
Не сочти виной своей это.
Я слишком здесь задержался,
Живой мертвец: не иначе,
Нет даже силы взорваться,
Когда происходит что-то значимое.
Нет ни драмы, ни смеха,
Только пустое, горькое множество
Жизней, меня окружающих
И считающих меня ничтожеством.
Я этого не отрицаю:
Мной пугают детей родители,
Прожженный глаголом пьяница,
Душой своей не кривите.
Не лгите в лицо из жалости,
Она жесточит сильнее.
Мне нужна лишь часть той малости,
Что вы зовете смирением.
Раньше ведь было:
Любовь, каждодневно веселье,
С друзьями идешь по улице,
Вдыхая аромат наслажденья,
Сочащийся в воздухе слабо...
А теперь что? Весь воздух рваный,
Плюет мне в лицо дождем,
Как будто мстит за дыханье,
Я много хотел, но вдвоем
Оставался лишь со шрамами.
И самое убогое в том,
Что алкоголь ни капли не избавляет,
Лишь ты мне пилишь мозги,
А похмелье с утра донимает.
Я потерял волю к жизни,
Это край моей бездны,
Как же дальше дышать,
Если не знаешь зачем ты?
С изрешеченного неба падают капли,
С моих вен струится теплая кровь.
Ты только никогда не вменяй мне,
Что чувства мои - не любовь.
Все изнутри сгорело,
Пепелище остыло морозами,
А мое тело остынет,
Под июльскими теплыми грозами.
Мэри. Кровавая Мэри.
В иллюзорной закрытой клетке,
Зачем приходить ко мне,
К дереву, где обломаны ветки.
Я не клялся тебе в любви,
Не умолял тебя остаться.
Когда решила ты уйти,
Не разбивал посуды. Вкратце:
Я не любил тебя, и не просил
Ответных чувств подобных.
Я тебя трахал, извини,
Я сразу заявил: подонок.
Но ты ведь тоже далека от благочестия,
Тебя не раз я замечал с другим.
Ты думала, я пьяница бездейственный,
А я, признаюсь честно, не раним.
Давай хотя бы оставаться честными:
Никто из нас друг друга не любил.
Порою в голове крутилось горькое:
Зачем она приходит? В чем подвох?
Я - пьяница, практически бездомный,
Дышу на ладан, чуть ли не издох.
Потом приходит пьяное спокойствие,
И мне плевать, зачем ты приходила,
Главное: ты меня удовлетворила.
Прощай, Мэри.
Схороните меня достойно,
Положите землю на купленный гроб.
Если уж нам не случилось любить,
Пусть ваши слезы окропят мой холодный лоб”
Можно ли вообразить, что писатель совсем без чувств
Написал сие произведение, собирая его с чужих уст?
Я не знаю, давно ничего не испытывал,
И когда писал эту историю, не собрал ничего разбитого.
Знакомые будут искать свои образы,
Чужие завидовать слогу,
Но уверьтесь: с этими строками вы порознь
Моих мыслей хватает намного.
Ведь обо мне вы ничего не знаете,
Я завтра могу стать другим,
Первый я: актер без театра,
Всю жизнь я ношу свой грим:
Играю своими личностями,
Сегодня я нелюдим.
А завтра быть может влюбленный,
Через год может стану любим.
Но эмоций своих не осталось,
Я просто жду, когда закончится старость.
Вторая личность: поэт с алкоголем,
Еле живой и остекленевший,
С резаными руками и прогорклыми чувствами,
Курящий и быстро повзрослевший,
Потерявший все из-за наивности чувств,
Из большого доверия к людям,
Лишь себя утопивший в гнете искусств,
Как сразу нырнувший в суицидальную прорубь.
Третий: буйство актрисы.
Слишком буйна, открыта.
Я пыталась сделать свой первый шаг,
Но лишь с болью осталась скрытой.
Мне обрубили ноги на первой ступени,
Я оступилась и упала в слезах,
Верх этой лестницы
Мне снился лишь в лучших снах.
Я надежду теряла каждый гребаный день
Боясь, вновь ступить на первую ступень.
Каждый видит лишь то, что дозволено видеть,
Растроение личности? Врятли.
Я как лестница: актриса, поэт, писатель,
Как копья в груди застряли.
Эту историю смогут понять не все,
Только близкие духу.
И кто-то изумится нежданно,
Что не знал своего друга.
Эти строки имеют место быть во мне,
В вашем добром, старом друге,
Сочетаю в себе столько чувств,
Но собрать не могу их вкупе
Со своей твердой мыслью.
Ведь раньше, я был так зависим.
Издревле, сколько помнят себя
Спят актрисы с поэтами.
Они пьют вино, чтоб утопить печаль,
Утопить в пьяном бреде этом.
Я – актрисы, я грубоватый поэт,
Наивный, болезненный и немой.
Актрисы спят с поэтами,
А значит, я сплю сам с собой.
Эпилог
“Рукописи не горят….”
М. Булгаков
Холодный зимний ветер завывал, проносясь между могилами. София шла по старому кладбищу, кутаясь в теплый шарф, напоминавший ей о днях, которые она похоронила вместе со своим последним сыном. Странно, она даже не помнит его похорон. Такое чувство, будто это происходило в другой жизни. “Да,” - смутно подумала она, - “это было в совершенно иной жизни”.
Она приблизилась к его могиле, тщательно обходя чужие оградки, стараясь не стряхивать на чужие памятники пепел с сигареты. “Наверное, это дурно – курить на кладбище” – подумалось ей, но это не меняло ровным счетом ничего в ее планах. София смотрела на его портрет на памятнике и думала о том, что здесь он был красивее. Обычно она видела его полутрезвым, пропитым и порой даже бредящим. Да, в смерти он явно был красивее.
Она услышала робкие шаги позади себя, но не обернулась потому, что знала, кто пришел.
“Не думала, что ты придешь, Мэри” – сказала она, выбросив окурок.
“Но все же ты здесь,– холодно заметила Мэри, ежась от холода в своем слишком прохладном пальто. Ей всегда недоставало чувства погоды. – Почти полгода прошло. Что тебе нужно?”
“Ты должна это прочесть”, – она протянула ей смятый лист, испещренный чернилами. Мэри не могла понять что это, так как никогда не читала его стихов и не знала, как выглядит его почерк.
“Просто прочти, не задавая лишних вопросов” – сказала София, заметив ее недоуменный взгляд. Она закурила, дожидаясь, пока Мэри дочитает до конца.
Сложно было сказать, какие эмоции испытывает Мэри, но ее руки стали заметно подрагивать. Когда она прекратила читать, София увидела, что та плачет.
“Я…я не знаю что сказать, - она почти рыдала. – Мне больно даже вспоминать о нем, а читать это…”
“Ну, тише, - София совершенно не умела утешать. – Я знаю, что ты ожидала другого. Если тебе от этого станет легче – он не любил никого, кроме себя”.
“Я знаю. Но я полюбила его, - она помедлила. – И возненавидела тебя за то, что он ничего подобного не чувствовал. Когда я узнала о его смерти, то смысл моей ненависти истощился, и я осознала, что обвинять тебя было просто бессмысленно. Я ведь могла…” – она снова зашлась в рыданиях.
“Об этом стоило думать до того, как ты пришла ко мне с ножом в руке – жестко прервала ее София. – Я знаю, что звучит жестоко, но ты хотела этого, и неважно, что двигало тобой. Я никогда тебе этого не прощу, но наше счастье – мы не подруги”.
Мэри не просила ее сочувствия, она была слишком потеряна, чтоб искать прощения. Но слова, намекающие на то, что ее раскаяние было ложным, задевало ее. Хоть она и не могла с уверенностью опровергнуть их: сущность актрисы слишком глубоко засела в ней, игра заставляла ее саму поверить себе.
“Я не ищу твоего прощения, если тебе есть до этого дело, - она перевела дух. – Я пришла только из любви к нему, чтобы почтить его память. Хоть он и трахал тебя также, как и меня!” – ее голос сорвался на крик.
София никак не реагировала на проявление ее бушующих эмоций, лишь достала еще одну сигарету.
“Ты ничего не могла ему дать, а я могла! – с тем же успехом можно было кричать стене. - Я беременна!”- наконец выкрикнула она, но у Софии лишь слегка дрогнули руки от порыва холодного ветра. Новость была конечно потрясающей, но уже не имела никакого значения лично для Софии, и не имела вкуса новизны, так как выпирающий живот говорил сам за себя.
Мэри надоело кричать на холоде, выставляя себя полной идиоткой. Она никогда так не жалела о своих решениях. Это письмо лишь подтвердило, что Морфин никогда не любил ее, открыло ей ту правду, которую она отчаянно пыталась скрыть от себя, обвиняя кого-то другого. Она решилась на убийство Софи, чтобы скрыть правду, но даже смерть поэта не смогла удержать ее сладкую ложь.
Развернувшись на каблуках, она скрылась в снежинках, падающих с небес, предварительно выбросив смятое письмо в сторону Софии. Внезапно нахлынувшее прошлое не могло сдержать ее эмоций, слишком долго она пыталась утихомирить их.
Любовь – вещь крайне неприятная. Человек имеет лишь два исхода: любовь либо остается с тобой на всю жизнь, либо разрушает тебя без остатка. И в этой лотерее победа никогда не будет однозначной.
Софи подобрала письмо и перечитала снова. Ничего нового она в нем, естественно, не увидела. Мысли, впервые за долгое время, находились в покое. Как будто встреча с ее потенциальной убийцей помогла прочистить мозги. Или это влияние свежего морозного воздуха?
“Она всегда была слишком взбалмошной, - подумала София. – Даже в постели, как он рассказывал”.
Действительно, сложно было найти более пылкую особу, чем Мэри. Но события, участницей которых она была, подходят к концу, и пылкость ее остается лишь ярким воспоминанием в глазах тех, кто сталкивался с ней. Мертвый поэт видел ее самые ярчайшие эмоции, но он унес их с собой в могилу. И теперь уже никогда она не сможет подарить подобного кому-то другому. Первые чувства, как молния: поражают тебя в самое сердце и оставляют неизгладимый след.
“Наверное, он считал это своим посмертным шедевром, – Софи усмехнулась. – Но его пьяное эго затуманило ему мозги. Он был довольно дерьмовым поэтом”.
Действительно, поэты склонны преувеличивать значимость своих стихов. Самолюбие, позволившее Морфину распорядиться своей жизнью так, как ему захотелось, убедило его, что такая жертва обязательно принесет ему признание и славу. Но, увы, не всякий мертвый поэт – хороший поэт.
Софи щелкнула зажигалкой, и подожгла письмо, его последние стихи. Она не намеревалась появляться здесь вновь. Как ни печально, но последнее воспоминание о поэте связано с уничтожением того, ради чего он умирал. Но сожалеть о былом – не в духе Софии. История никогда не узнает шедевра мертвого поэта, значит, так тому и быть. Бросив бумагу тлеть на могилу, Софи направилась в сторону дома, все больше погружаясь в разыгравшиеся снежинки. А на могиле Морфина Мракса горела его последняя рукопись, разрывая воздух горьким пеплом.
P.S.: Через много лет, писатель по имени Морфин опубликует прощальное письмо своего отца, написанное со слов старой матери…
От автора: спасибо мне, и группе Обе Две, за песню, которая и подтолкнула на написание этой поэмы: Актрисы спят с поэтами. Также спасибо Насте К., которая искренне хотела ее прочитать, чем и подтолкнула к дальнейшему написанию (за музыку, без которой я бы не дописала финал, отдельное спасибо). Спасибо Соне Ш. за идею имени главного героя. Спасибо всем людям, с которыми я общалась в Ярославле, т.к. вы повлияли на мое мировоззрение, из которого и родилось сие произведение. Любые совпадения с реальными людьми случайны.