Чтоб мог я явиться нагим пред вратами,
Где гирьками судьи стучат на там-таме,
Я снял свою кожу, а с нею и шкуру,
В которых бывал я и глупым и гуру.
Мне кожа служила и верой и правдой,
Пот с солью на ней выступали когда-то.
А шкура, лоснящейся шерстью играя,
Манила на хату, которая с края.
По жизни скитаясь, я чувствовал кожей,
Куда повернуть и кто ближе, дороже.
Но действовал, видно, из слабости, сдуру,
От порчи храня ненавистную шкуру.
Теперь без того и другого стою я,
О том, что мне холодно, тихо горюя.
На рай, где свирели поют, не надеюсь…
Ну, в ад, значит в ад! – там хотя бы согреюсь.