Этюды о Левитане. Часть II

 Этюды о Левитане. Часть II

                ПЕРВЫЕ ИСПЫТАНИЯ
                (продолжение)
В 1879 году, после покушения Соловьёва на Императора Александра II, когда он прямо на Дворцовой площади перед Зимним был с близкого расстояния обстрелян из пистолета, срочно, среди прочих мер, Правительством была введена черта оседлости для евреев. Их начали выселять из Москвы;. Оба брата и сёстры поселились на даче у полустанка Салтыково. Семья продолжала терпеть сильную нужду. Исаак ходил в старой красной рубахе, дырявых брюках и опорках на босу ногу. Несмотря на нужду, на болезнь сестры, которую он выхаживал от чахотки, молодой художник работал неутомимо.
Появился «Вечер после дождя», проданный за 40 рублей, по тем временам сумму немалую. В 1886 году Левитан оставил Училище, получив звание внеклассного художника и две серебряные медали. Но даже после того, как работы Левитана стали попадать на выставки передвижников, нужда долго не отпускала его. Как пишет в своих воспоминаниях С.М. Шпицер, «безотрадное серое детство, унижения и обиды, голод и нищета мрачной завесой опустились над его жизнью».
Реакция на накопившийся груз невзгод и разочарований последовала уже после знакомства с Чеховыми. Вот что написал Лилейкину, редактору «Осколков», в 1886 году сам Антон Павлович: «Со мной живёт художник Левитан... С беднягой творится что-то недоброе. Психоз какой-то начинается. Хотел на Святой с ним во Владимирскую губернию съездить (он же и подбил меня), а прихожу к нему в назначенный для отъезда день, мне говорят, что он на Кавказ уехал... В конце апреля вернулся откуда-то, но не с Кавказа... Хотел вешаться... Взял я его на дачу и теперь прогуливаю. Словно бы легче стало...».
Однажды Липкин услышал об этом от Гиляровского, которому эту историю рассказал в своё время сам Чехов. Антон Павлович рассказывал, что сам был смущён после возвращения Левитана, так как ошибочно думал, что бегство Левитана – это результат шуток и розыгрышей в Бабкино. «Я, знаешь ли, стал перед ним извиняться, а он как зарыдает, – передавал Гиляровский слова Чехова, – истерика, понимаешь ли, насилу я его успокоил».
И тут Чехов, пожимая плечами, рассказал Гиляровскому всю драму увлечений и разочарований молодого художника. Левитан, как это часто бывает со скрытными людьми, вдруг открыл перед ним свою душу, всё, что наболело в нём. Именно поэтому Чехов привёз Левитана на дачу и уже как врач стал «выхаживать» его... Дела пошли в гору ближе к 1887 году. Левитан пишет декорации Мамонтову, Третьяков и Солдатенков приобретают его работы.
О декорациях. Известно, что Левитан писал декорации минимум для двух оперных постановок частной оперы Мамонтова: для «Фауста» и «Русалки». Сцену подводного царства расписывал Левитан. Один из очевидцев рассказывал, что впервые публика в опере устроила овацию живописному оформлению сцены. В росписи декораций принимал участие Николай Чехов и его товарищи по Училищу. Было им тогда лет по 26-27.
По мнению искусствоведов «бабкинский период» сыграл большую роль в развитии таланта Левитана. И Чехов пишет: «В картинах Левитана появилась улыбка». Ну, а Левитан, повлиял ли на Чехова в период их сближения? Липкин, например, считает, что именно после Бабкина Чехов стал превращаться из юмориста в бытописателя с немного левитановским, очень вдумчивым взглядом на жизнь. Действительно, «бабкинский период» лучше всего показывает, где кончается «Антоша Чехонте» и начинается Антон Павлович Чехов. А термин «левитанисто» – это от Чехова.

ИНТРОДУКЦИЯ IV
Из писем А.П. Чеховой*

                Волга, пароход «Александр Невский»,
23 апреля 1890 г., рано утром
Первое впечатление Волги отравлено дождём... Видел я Плёс, в котором жил томный Левитан... Левитану нельзя жить на Волге, она кладёт на душу мрачность.

Иркутск,
6 июня 1890 г.
Итак, горы и Енисей – это первое оригинальное и новое, встре-ченное мною в Сибири. И горы, и Енисей подарили меня такими ощущениями, которые сторицею вознаградили меня за все пережи-тые кувырколлегии и которые заставили меня обругать Левитана болваном за то, что он имел глупость не поехать со мной.

Амур, пароход «Ермак»,
20 июня 1890 г.
Прогулка по Байкалу вышла чудная, вовеки веков не забуду... Скотина Левитан, что не поехал со мной... Дорога лесная: направо лес, идущий в гору, налево лес, спускающийся к Байкалу. Какие овраги, какие скалы! Тон у Байкала нежный, тёплый.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ С. П. КУВШИННИКОВОЙ
...С самого детства меня тянуло к картинам, особенно к пейза-жу... В дальнейшем встреча и знакомство с Исааком Левитаном ре-шили остальное. Левитану приглянулись мои первые наброски, и он предложил мне своё руководство. Первая поездка на этюды по Волге и Оке с Левитаном и симпатичным жанристом Степановым дала мне то, что любая школа не может дать в пять-шесть лет... Восемь лет мне пришлось быть ученицей Левитана... Четыре раза я участвовала на Петербургских выставках Академии художеств. Восемь лет, посвящённых практическому изучению природы под руководством Левитана, – это выше всякой школы...
Два лета мы прожили в Саввиной слободке близ монастыря... Весной 1888 г. снова втроём мы поехали в Рязань, сели на пароход и спустились по Оке... добрались до Плёса.
Жилось нам удивительно хорошо. Даже Левитан перестал хандрить, и настроение это отражалось на его картинах. Увидев первые его картины, написанные в Плёсе, А. П. Чехов очень их расхвалил.
– Знаешь, – заметил он Левитану, – на твоих картинах даже по-явилась улыбка.
Действительно, здесь были написаны несколько лучших кар-тин Левитана: «Золотой плёс», «После дождя», «Тихая обитель» и другие.
Тут же, после поездки в Рыбинск, начал он свою великолепную и оригинальную работу «Свежий ветер» с вычурными кормами тихвинок и росшив, убегающих за буксирным пароходом...
«Омут» был написан в Тверской губернии, в имении Панафидиных, близ Затишья, в котором мы жили после Плёса.
Этюд этой картины Левитан сделал в Бернове, имении баронессы Вульф, на мельнице, куда мы ездили на пикник. Увидев Левитана за работой, баронесса подошла к нему и спросила:
– А знаете, какое интересное пишите вы место? Это оно вдохновило Пушкина на его «Русалку».
Картину «Над вечным покоем» Левитан написал уже позже, в лето, проведенное нами под Вышним Волочком, близ озера Удомли. Сделав небольшой набросок, Левитан сейчас же принялся за большую картину. Писал он её с большим увлечением, всегда настаивая, чтобы я играла ему Бетховена и чаще всего «Героическую симфонию». Вообще Левитан страстно любил музыку, чутко понимал её красоту. (По свидетельству того же Б.Н. Липкина, «Над вечным покоем» – реквием Г.М. Чернышевскому. Смерть Чернышевского в 1889 году как бы снова напомнила Левитану о его юношеских увлечениях. О самой картине Левитан писал Третьякову, что он в ней весь, со всей своей психикой и содержанием. Под теми же настроениями он пишет пастель «Забытые» и «Владимирку». А Чехов? Юморист Чехов, чуть ли не друг Лилейкина, сотрудник «Осколков», в 1890 году едет на Сахалин изучать жизнь каторжников и глубоко, «по-левитановски», её изучает.)
И ещё один, возможно не бесспорный, эпизод из воспоминаний С. П. Кувшинниковой:
...Левитан с ружьём под мышкой шагал по берегу. Над рекой и над нами плавно кружили чайки. Вдруг Левитан вскинул ружьё, грянул выстрел – и бедная белая птица, кувыркнувшись в воздухе, безжизненным комком шлёпнулась на прибрежный песок.
Меня ужасно рассердила эта бессмысленная жестокость, и я накинулась на Левитана, он растерялся, а потом тоже расстроился:
– Да, да, это гадко. Я сам не знаю, зачем я это сделал. Это подло и гадко...
– Чайку мы унесли в лес и там зарыли, а Левитан нервничал и всячески себя ругал,.. разволновался и клялся, что навсегда бросит охоту...
Но, увы!, инстинкт охотника восторжествовал, и через два дня тихонько от меня Левитан ушёл на рассвете и вернулся с полным ягдташом... Кто знает, быть может, Левитан рассказал Чехову об этом эпизоде, и Антон Павлович припомнил его, когда писал «Чайку». (Вряд ли Левитан стал бы рассказывать об эпизоде с чайкой Чехову, зная его отношение к Кувшинниковой. Более правдоподобную версию М.П. Чехова см. ниже – Э.В.)

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ Т.Л. ЩЕПКИНОЙ-КУПЕРНИК.
СТРАСТИ ПО «ВОЛКАНИЧЕСКОМУ БРЮНЕТУ»
Левитан был большим другом Чехова и играл большую роль в молодые годы.
Я с ним познакомилась ещё раньше, чем с Антоном Павлови-чем, там же, где и с Ликой – у одной художницы, Софьи Петровны Кувшинниковой... Это была женщина лет за сорок, некрасивая, со смуглым лицом мулатки и вьющимися тёмными волосами и... с ве-ликолепной фигурой. В городе у неё бывала «вся Москва» – писатели, артисты, главным образом художники, – в скромной казённой квартире в одной из московских полицейских частей, где её муж занимал должность участкового врача...
Антон Павлович недолюбливал Софью Петровну. В то время в Москве шла трагедия Грильпарцера «Сафо», которую изумительно играла Ермолова, изображая трагедию стареющей Сафо, любимый которой Фаон увлекается юной Мелиттой. Антон Павлович назвал Софью Петровну Сафо, Лику – Мелиттой и уверял, что Левитан сыграет роль Фаона... Софья Петровна действительно была близка с Левитаном.
Левитану тогда было за тридцать лет. Очень интересное лицо, слегка вьющиеся тёмные волосы, очень высокий лоб; великолепные бархатные глаза, остроконечная бородка – тип семитический в его наиболее благородном выражении, испанско-арабском. В своих бархатных рабочих блузах он совершенно казался сошедшим со старинного портрета кисти Веласкеса...
Первое же лето по моём приезде в Москву я провела с Софьей Петровной и Левитаном. Они сняли старинное имение у обедневших помещиков Островно в очень красивой местности на озёрах недалеко от Мсты, и Софья Петровна пригласила на всё лето меня с молоденькой приятельницей: она любила окружать себя молодыми лицами.
...Левитан очень нас любил, звал «девочками», играл с нами, как с котятами, писал нас в наших платьицах «ампир», меня в сиреневом, а её в розовом, на серебристых от старости ступенях террасы, заросшей сиренью; возил нас на лодке на островок и оставлял там до шести вечера, когда приезжал, чтобы везти домой... Когда раздавался плеск вёсел по озеру в предзакатной тишине, мы набрасывали свои платьица и бежали к берегу, и уже с озера слышали весёлый голос Левитана:
– Девочки, ужинать! Раки сегодня!..
Софья Петровна была ласкова, весела, ходила в каких-то невероятных греческих хитонах или утрированно васнецовских шушунах и по вечерам играла Лунную сонату, или Аппассионату, а Левитан слушал, жмурил от удовольствия глаза и по своей привычке протяжно вздыхал...
Но идиллия нашей жизни к середине лета нарушилась... приехали соседи, семья видного петербургского чиновника, имевшего поблизости усадьбу. Они, узнав, что тут живёт знаменитость, Левитан, сделали визит Софье Петровне, и отношения завязались. Это была мать и две очаровательные дочки наших лет. Мать была лет Софьи Петровны, но очень soignee, c подкрашенными губами (С.П. краску презирала), в изящных корректных туалетах, с выдержкой и грацией петербургской кокетки... И вот завязалась борьба.
Мы, младшие, продолжали нашу полудетскую жизнь, а на наших глазах разыгрывалась драма... Левитан хмурился, всё чаще пропадая со своей Вестой «на охоте», Софья Петровна ходила с пылающим лицом, и кончилось это всё победой петербургской дамы и разрывом Левитана с Софьей Петровной...
Вот эта-то бедная Софья Петровна и послужила в своё время предметом раздора между Антоном Павловичем и Левитаном...
 
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ М.П. ЧЕХОВА
(продолжение)
Обратимся ещё раз к воспоминаниям Михаила Павловича:
«В доме Дмитрия Павловича Кувшинникова собиралось всегда много гостей: врачи и художники, музыканты и писатели. Вхожи туда были и мы, Чеховы, и, сказать правду, я любил там бывать... Обыкновенно около полуночи растворялись двери, и в них появлялась крупная фигура доктора, с вилкой в одной руке и с ножом – в другой и торжественно возвещала:
– Пожалуйте, господа, покушать.
Все вваливались в столовую. На столе буквально не было пустого места от закусок.
В восторге от своего мужа, Софья Петровна подскакивала к нему, хватала его обеими руками за голову и восклицала:
– Дмитрий Кувшинников! (она называла его по фамилии). Господа, смотрите, какое у него великолепное, выразительное лицо.
Возвращаясь каждый год из поездок с Левитаном и Степановым, Софья Петровна бросалась к своему мужу, ласково и бесхитростно хватала обеими руками за голову и с восторгом восклицала:
– Дмитрий Кувшинников! Дай я пожму твою честную руку! Господа, посмотрите, какое у него благородное лицо.
Доктор Кувшинников и художник Степанов стали уединяться и, изливая друг перед другом душу, потягивали винцо. Стало казаться, что муж догадывается и молча переносит свои страдания. По-видимому, и Антон Павлович осуждал в душе Софью Петровну. В конце концов, он не удержался и написал рассказ "Попрыгунья", где вывел всех перечисленных лиц. Дело кончилось размолвкой между Левитаном и Чеховым.
Поговаривали даже о дуэли. Антон Павлович отшучивался и отвечал такими фразами:
– Моя попрыгунья хорошенькая, а ведь Софья Петровна не так уж красива и молода».

*        *       *
Но вот, что мы ещё находим в воспоминаниях Михаила Павловича (не забудем, что нас интересуют не подробности адюльтера, а мотивы и факты, которые легли в основу «Чайки» – Э.В.):
«Я не знаю, – пишет Михаил Чехов, – откуда у брата появился сюжет для его "Чайки", но вот известные мне детали. Где-то на одной из северных железных дорог, в чьей-то богатой усадьбе жил на даче Левитан. Он завёл там сложный роман,
 в результате которого ему нужно было застрелиться...

Он стрелял себе в голову, но неудачно: пуля прошла через кожные покровы головы, не задев черепа.

Встревоженные героини романа, зная, что Антон Павлович был врачом и другом Левитана, срочно ему телеграфировали... Брат Антон неохотно собрался и поехал. Что было там, я не знаю, но по возвращении оттуда он сообщил мне, что встретил Левитана с чёрной повязкой на голове, которую тут же при объяснении с дамами сорвал с себя и бросил на пол. Затем Левитан взял ружьё и вышел к озеру. Возвратился он к своей даме с бедной, ни к чему убитой им чайкой, которую и бросил к её ногам. Эти два мотива выведены Чеховым в "Чайке"»…

ПОСЛАНЕЦ МИРА
Татьяне Львовне Щепкиной-Куперник, в те годы девятнадцатилетней студентке, не меньше наших двух героев переживавшей их разрыв, и было суждено стать голубем мира в драме*, затянувшейся более, чем на год. Вот, как она сама рассказывает об этом:
«Как-то зимой, отправляясь в Мелихово, по дороге на вокзал я заехала к Левитану, обещавшему показать мне этюды, написанные в Островно, в его красивую, в коричневых тонах, мастерскую, отделанную для него Морозовым в своём особняке.
Я была нагружена всякими покупками, радостно оживлена, как всегда, когда ехала к Чеховым. Когда Левитан узнал, куда я еду, он стал по своей привычке вздыхать и говорить мне, как ему тяжёл этот глупый разрыв и как бы ему хотелось туда поехать.
– Зачем же дело стало? – говорю я с энергией и стремительностью девятнадцати лет. – Раз хочется, так и надо ехать. Поедемте со мной сейчас!
– Как? Сейчас? Так вот и ехать?
– Так вот и ехать.
– А вдруг это будет некстати... А вдруг он не поймёт...
– Беру на себя, что будет кстати! – безапелляционно решила я. Левитан заволновался, зажёгся... и вдруг решился... Бросил кисти, вымыл руки, и через несколько часов мы подъезжали по зимней дороге к низенькому мелиховскому дому. Всю дорогу Левитан волновался, протяжно вздыхал и с волнением спрашивал:
– Танечка, а вдгуг (он очень приятно грассировал) мы глупость делаем?..
И вот мы подъехали к дому. Залаяли собаки, на колокольчик вы-бежала на крыльцо Мария Павловна, вышел закутанный Антон Павлович, в сумерках вгляделся кто со мной, – маленькая пауза, – и оба кинулись друг к другу, так крепко схватили друг друга за руки – и вдруг заговорили о самых обыкновенных вещах: о дороге, о погоде, о Москве... будто ничего не случилось.
Но за ужином, когда я видела, как влажным блеском подёргивались прекрасные глаза Левитана и как весело сияли обычно задумчивые глаза Антона Павловича, я была "ужасно довольна сама собой"»...

ИНТРОДУКЦИЯ V
Особняк Морозова стоит по бывшему Большому вузовскому пе-реулку, нынче получившему своё исконное название – Трёхсвятительский. В нём сейчас находится детский сад. А сама мастерская была в те годы в отдельном, стоящем в глубине двора флигеле, пережившем за последние сто лет свою историю. Со времён Левитана флигель этот был и Вороньей слободкой, и общагой, и бог знает ещё чем. Сейчас там скульптурная мастерская института Сурикова, заваленная гипсами и захламлённая. Обшарпанный фасад флигеля украшает непропорционально громоздкая (я её называю антилевитановская – Э.В.) мемориальная доска. Увы, это всё, что имеет Москва в память об одном из самых своих великих художников, составивших славу Первопрестольной, наряду с именами Сурикова, Серова, Иванова, Нестерова, Врубеля, Васнецовых, Пастернака (старшего) и многих других мастеров кисти и резца.
Ещё около 65  лет назад учениками Левитана было направлено письмо в Правительство с просьбой организовать музей-квартиру художника:
Об увековечении памяти И.И. Левитана:
"В 1950 году исполнится 50 лет со дня смерти великого русского пейзажиста И.И. Левитана, а между тем ни в Москве, ни в других городах его память ни чем не отмечена. В Вузовском переулке, в глубине двора дома №1 (быв. особняк М.Ф. Морозовой) находится небольшой каменный 2-хэтажный особняк – мастерская с большим итальянским окном во 2-м этаже. Здесь последние 6 лет своей жизни жил и работал Левитан, здесь написаны им многие лучшие вещи последних лет: «Тишина», «Сумерки», «Озеро», «Стога» и т.д. Здесь-же он и скончался в 1900 г. 22 июля по старому стилю (4 августа н.с.). Несколько лет тому назад эта мастерская чуть не была снесена и только по ходатайству учеников Левитана художников Петровичева и Липкина и по распоряжению главного архитектора Уп.Д.А. Москвы академика архитектуры С. Чернышёва ее положено было сохранить как культурный памятник.
Считаем необходимым ко дню пятидесятилетия со дня смерти И.И. Левитана в 1950 г. провести следующие мероприятия:
1) Домик-особняк в Большом Вузовском переулке д. №1 включить в приле-гающий к нему Детский парк и превратить в Музей имени Левитана.
2) Около этого дома в парке поставить памятник Левитану, а самый парк переименовать в парк имени Левитана".

Подписали: А. Герасимов, академик С. Герасимов, академик В. Бакшеев, академик К. Юон, чл. корр. АН СССР А. Сидоров, Лауреат Сталин. премии Н. Ульянов, В. Журавлев, худ. Б. Липкин.
Давно нет в живых его учеников, доживают свой век ученики его учеников, а музея в Москве как не было, так и нет. Позор, да и только.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ НЕСТЕРОВА
(продолжение)
...Совершенно новыми приёмами и большим мастерством поражали нас этюды и картины, что привозил в Москву Левитан с Волги. Левитан, вдумчивый по природе, ищущий не только внеш-них «похожестей», но и глубокого скрытого смысла, так называемых «тайн природы», её души, шёл быстрыми шагами вперёд, как живописец...
Он владел, быть может, тем, чем владели большие поэты, художники времён Возрождения, да и наши – Иванов, Суриков и ещё весьма немногие... (выделено мной – Э.В.)
Годы шли, росла известность Левитана, росла любовь к нему общества. Левитан уже передвижник, хотя и признанный, но нелюбимый, как и мы, его сверстники – Константин Коровин, Серов и я. Мы – пасынки передвижников...
И всё же Левитана следует назвать «удачливым неудачником». Что тому причиной?
Его ли темперамент, романтическая натура, или что ещё, но художник достиг вершины славы именно в тот момент, когда незаметно подкралась к нему тяжёлая болезнь...
Последние годы – два-три – Левитан работал под явной угрозой смерти, вызывавшей в нём то упадок духа, то небывалый подъём творческих сил...
...Эта жизнь почти вся прошла на моих глазах. Красивый, талантливый юноша, потом нарядный, интересный внешне и внутренне человек, знавший цену красоте, понимавший в ней толк, пленённый сам и пленявший ею нас в своих произведениях.
Появление его вносило аромат прекрасного... Появление Левитана в Большом театре, красивого своей серьёзной восточной красотой, останавливало на себе внимание многих и не одно сердечко, полагаю, билось тогда трепетно, учащённо...
Помню, как Левитан, узнав о моём приезде, спустился из своей мастерской, измождённый, усталый, но великолепный, в бухарском золотисто-пёстром халате, с белой чалмой на голове. Таким он мог позировать и Веронезу для «Брака в Канне Галлилейской»...
Возвращаюсь к нашей последней встрече с Левитаном (весной 1900 г.). В дружеской беседе мы провели вечер, и когда я собрался уходить, Исаак Ильич вздумал проводить меня до дому. Была чудная весенняя ночь. Мы тихо шли по бульварам, говорили о судьбах нашего любимого дела... Ночь как бы убаюкивала всё старое, горькое в нашей жизни, смягчала наши души, вызывала надежды к жизни, к счастью...

ИНТРОДУКЦИЯ VI
Из писем 90-х годов Антона Павловича М.П. Чеховой

 Петербург,
16 января 1891 г.
Не собрали ли чего-нибудь в пользу сахалинских школ? Увдомьте. Что Левитан с подписным листом? (А.П. Чехов вернулся с Сахалина и был озабочен помощью сахалинским школам).

Петербург,
16 марта 1891 г.
Был на Передвижной выставке. Левитан празднует именины своей великолепной музы. Его картина производит фурор. По выставке чичеронствовал мне Григорович, объясняя достоинства и недостатки всякой картины; от левитановского пейзажа он в восторге. Полонский находит, что мост слишком длинен, Плещеев видит разлад между названием картины и её содержанием: «Помилуйте, называет это тихой обителью, а тут всё жизнерадостно...» и т.д. Во всяком случае, успех у Левитана из необыкновенных. Кстати. Попроси Левитана и Кундасову собрать хоть что-нибудь для сахалинской школы.

Рим,
1 апреля 1891 г.
Мне странно, что Левитану не понравилась Италия. Это очаровательная страна...
Париж,
21 апреля 1891 г.
Был на картинной выставке... В сравнении со здешними пейзажистами, которых я видел вчера, Левитан – король.

Надпись на книге «Антон Чехов
"Остров Сахалин"», 1895 г.
Милому Левиташе дарю сию книгу на случай, если он совершит убийство из ревности и попадёт на оный остров.

Из дневника 15 февраля 1897 г.
У Левитана расширение аорты. Носит на груди глину. Превосходные этюды и страстная жажда жизни.


                До встречи

В колонтитуле фотография Левитана,
около 1895 г.