ЭТЮДЫ О ЛЕВИТАНЕ
(публикация из книги "Записки любознательного человека". Э.Вакк. 2006 г.)
Писать о Левитане и не писать о Чехове,
это всё равно, что писать о Чехове
и не писать о Левитане
Часть I.
В октябре 1983 года впервые и пока единственный раз побывал я в белом домике Антона Павловича Чехова в Ялте. Сам особнячок, выстроенный в стиле «модерн», напомнил мне некоторые заветные уголки Москвы, где кое-где ещё сохранились подобные изящные творения русских архитекторов начала ХХ века. Даже после 22 лет временного разрыва я не избавился от ощущения неясной тревоги. И сколько бы я ни пытался понять истоки этой тревоги, я всегда мысленно возвращался к небольшому этюду Левитана, вставленному в простой кирпичный камин чеховского домика. Что в этом этюде? Да там и нет ничего, стога, несколько деревьев, небо. Может быть, от неба исходит какое-то тревожное предвестие автору этюда и хозяину дома? То, что передано в этюде Левитаном, почти невыразимо, но присутствует и тревожит. Эта небольшая вещь – как предвосхищение грустного расставания с жизнью. Вся жизнь Чехова – незакончная трагедия. Иначе, почему до сих пор мы бьёмся над вопросами, над которыми более ста лет назад мучались люди «Чеховской артели» – русские интеллигенты конца XIX века.
Этюд был написан художником в период обострения болезни и мрачной меланхолии, охватившей Антона Павловича, отлучённого от московской жизни, и должен был напоминать Чехову о России. Семь месяцев жизни оставалось Левитану и четыре года Чехову. Но последний год XIX века они, по-видимому, провожали вместе.
Там – в зимней неуютной Ялте.
ИНТРОДУКЦИЯ I
А.П. Чехову Москва,
23 июня 1885 г.
Москва – ад, а люди в ней – черти!!! Лежу в постели пятый день, у меня катаральная лихорадка, по определению доктора Королевича (не Бовы), которая обещает продержать меня в постели ещё неделю или две. Вообще мне не скоро удастся урваться к Вам, и об этом я страшно горюю...
Просьба моя к Вам: если можно, возьмите Весту к себе (она со-бака смирная) и держите её у себя, я буду намного спокойнее.
Преданный Вам Левитан
А.П. Чехову Затишье,
29 мая 1891 г.
Пишу тебе из того очаровательного уголка земли, где всё, начиная с воздуха и кончая, прости господи, последней, что ни на есть букашкой на земле, проникнуто ею, ею – божественной Ликой. Её ещё нет, но она будет здесь, ибо она любит не тебя, белобрысого, а меня, волканического брюнета, и приедет она только туда, где я. Больно тебе это читать, но из любви к правде я не мог это скрыть... Напиши, как работает Марья Павловна... Напиши... что хочешь напиши, только не ругань, ибо я это окончательно не люблю. Напиши мне, что я пропуделял, не взяв дачи в Богимове!..
Твой Левит|ан|
Кто из ваших вздумает приехать ко мне, – обрадует адски. Не ленись, приезжай и ты, половина расходов по пути – мои. На, давись! Будь здоров и помни, что есть Левитан, который очень любит вас, подлых! Ходил на тягу (28 мая!!!) и видел штук 10 вальдшнепов...
А.П. Чехову Затишье,
июнь 1891 г.
Дорогой Антоша.
Встревожило меня очень извещение о болезни М|арьи П|авловны|. В каком положении она теперь?.. Передал я о болез|ни| М|арьи| П|авловны| Лике, а она очень встревожилась, хотя и говорит, что будь что-нибудь серьёзное в болезни М|арьи| П|авловны|, то ты не писал бы в таком игривом тоне....
В предыдущие мрачные дни, когда охотно сиделось дома, я вни-мательно прочёл ещё раз твои «Пёстрые рассказы» и в «Сумерках», и ты поразил меня, как пейзажист. Я не говорю о массе очень интересных мыслей, но пейзажи в них – это верх совершенства, например, в рассказе «Счастье» картины степи, курганов, овец – поразительны. Я вчера прочёл этот рассказ С|офье| П|етровне|; и Лике, и они обе были в восторге. Замечаешь, какой я великодушный, читаю твои рассказы Лике и восторгаюсь! Вот где настоящая добродетель!..
Твой Левитан
А.П. Чехову Затишье,
июль 1891 г.
По какой-то странной случайности для меня посланное тобою письмо от 12 июля я получил только 20 июля. Стихотворение Пушкина начинается так:
Когда для смертного умолкнет шумный день
И на немые стогны града
Полупрозрачная наляжет ночи тень
И сон, дневных трудов отрада,
В то время для меня влачатся в тишине
Часы томительного бденья,
В бездействии ночном живей
Горят во мне змеи сердечной угрызенья.
Мечты кипят:
В уме, подавленном тоской,
Толпится тяжких дум избыток,
Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный развивает свиток.
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слёзы лью,
Но строк печальных не смываю.
К вам думаю собраться в конце июля. Наверное, соберусь. Хочется всех вас видеть чрезвычайно... Поклон всем вашим. Твой Леви|тан|
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ Б.Н. ЛИПКИНА;
«...Глубокая ночь.
На лестнице за стеной кто-то запоздалый стучит в дверь. Я проснулся. Собачонка залаяла где-то, а у соседки проснулся ребёнок и заплакал. Очевидно, больше не заснёшь.
Встаю, зажигаю cвет. Достаю свои старые записки, запылённую тетрадь в клеёнчатом переплёте. Листать её в тишине ночи иногда приятно и немного грустно. А вот и фотография Исаака Ильича. Этой фотографией очевидно немного пользовался Серов в своём известном портрете Левитана в кресле. На фотографии он очень похож, и больше, чем на портрете Серова, напоминает мне живого Левитана. Мне кажется, что глаза на фотографии сейчас сощурятся улыбкой... Прекрасные глаза, немного влажные, как у благородного оленя... Такое же освещение, как у Серова, и тот же поворот. Серов сделал Левитана немного смуглее, чем в натуре, и немного «декоративнее». В жизни Левитан был доступнее и проще, особенно в домашней обстановке».
Вот первая запись, имеющая личный характер, но рисующая несколько Левитана и как педагога: «Январь 1896 г. Сегодня на ученической выставке я продал впервые свою работу "Крымская терраса" художнику И.И. Левитану. С. Жуковский из натурного класса встретил меня словами: "Поздравляю, у тебя Л|евитан| этюд купил!". Не поверил... Оказалось, правда. Под этюдом ярлычок и подпись "Приобретено худ. Левитаном". Получил 15 рублей. Оказалось – кстати, – заплатил за комнату и купил у Афанасия красок Лефрана... Удивляюсь, как у Левитана хватило внимания отыскать этот этюд где-то в углу на выставке, небрежно оформленный, и отметить его, как серьёзную и глубокую работу над природой, что я сам тогда ещё не понимал...».
К осени 1898 года относится следующая запись: «Начались занятия в Училище. Сегодня, когда я писал утром этюд девочки, ко мне подошёл Л.О. Пастернак*: "Знаете, Липкин, у вас способности к колориту. Вам надобно бы поступить в мастерскую пейзажа, которая у нас открывается на днях. Руководить мастерской приглашён Левитан". Мы с Муськой Демьяновым оба записались. Записался и ещё кое-кто – Сапунов, Беклемишев, Манганари, Сизов, из девушек: Келлер, Буринская, Брускетти и другие... Записавшись, иные посещать мастерскую не стали, очевидно, дискуссия в «курилке», где кое-кто отрицал пейзаж, как самостоятельный вид живописи, подействовала. А между тем, никто из левитановцев не копировал учителя.
Самый метод преподавания исключал такую возможность. Скорее, работая рядом, более сильные ученики влияли на более слабых, как это всегда бывает при совместной работе...
15 октября 1898 г. у меня записано: «Наконец открылась наша пейзажная мастерская. Я был несколько разочарован. Что-то странное. Не поймёшь, что и как писать? Впервые разглядел Леви-тана вблизи. Очень изящен, хотя и не так декоративен, как на се-ровском портрете. Говорит, слегка картавя, но без акцента. В об-щем, еврейского в нём мало, больше похож на араба. Как-то, пом-ню, я видел точно такого в Зоологическом у Роста в Питере, в ка-кой-то арабской труппе. Одет также живописно – и не отличишь. И глаза такие же, немного с улыбочкой, даже жаль, что одет в мод-ный синий костюм...»
* * *
Мы и далее будем обращаться к воспоминаниям Б.Н. Липкина и к его неопубликованной рукописи книги о методах преподавания Левитана и, главное, о суждениях Левитана о времени и о задачах изобразительного искусства.
ИНТРОДУКЦИЯ II
А.П. Чехову Затишье,
1981 г.
Прости мне, мой гениальный Чехов, моё молчание. Написать мне письмо, хотя бы и очень дорогому человеку, ну? Просто целый подвиг, а на подвиги я мало способен, разве только на любовные, на которые и ты также не дурак. Так ли говорю, мой друг?..
Как поживаешь, мой хороший? Смертельно хочется тебя видеть, а когда вернусь, и не знаю – затеяны очень вкусные работы...
Может быть, соберёшься к нам на несколько дней? Было бы радостно видеть твою крокодилью физиономию у нас, в Затишье. Рыбная ловля превосходная у нас: окуни, щуки и всякая тварь водная.
Поклон, привет и всякую прелесть желаю вам.
Твой Левит|ан| VII Нибелунгов.
За глупость прости, сам чувствую, краснею!
ИЗ ПИСЕМ А.П. ЧЕХОВА
Брату Михаилу Бабкино,
10 мая 1885 г.
...Утром ставлю вершу и слышу глас: «Крокодил!». Гляжу и вижу на том берегу Левитана... Перевезли его на лошади... После кофе отправился с ним... на охоту. Прошлялись часа 3,5 – верст 15, и укокошили зайца. Гончие плохие...
Левитан живёт в Максимовке и подружился с Бегичевым, который называет его Левиафаном...
Ф.О. Шехтелю; Бабкино,
8 июня 1885 г.
У нас великолепно птицы поют, Левитан изображает чеченца, трава пахнет, Николай пьёт. В природе столько воздуха и экспрес-сии, что нет сил описать... Каждый сучок кричит и просится, чтобы его написал... Левитан, держащий в Бабкине ссудную кассу.
Бросьте Вашу архитектуру! Вы нам ужасно нужны. Дело в том, что мы (Киселёв, Бегичев и мы) собираемся... судить купца Левитана, обвиняемого а) в уклонении от воинской повинности, в) в тайном ви-нокурении (Николай пьёт, очевидно, у него, ибо больше пить негде), с) в содержании тайной кассы ссуд, в безнравственности и пр. Приготовьте речь в качестве истца, Ваша комната убрана этюдами.
Е.К. Сахаровой 28 июля 1886 г.
Со мной живёт Левитан, привезший из Крыма массу (штук 50) замечательных (по мнению знатоков) эскизов. Талант его растёт не по дням, а по часам...
М.В. Киселёвой 21 сентября 1886 г.
Едва я кончил письмо, как звякнул звонок, и... я увидел гени-ального Левитана:
Жульническая шапочка, франтовской костюм, истощённый вид... Был два раза на «Аиде», раз на «Русалке», заказал рамы, почти продал этюды... Говорит, что тоска, тоска, тоска...
* * *
Это были их лучшие годы, годы становления духовной зрелости и зрелости творческой, и было ещё далеко до трагического конца художника, которому великий Саврасов, увидев первые этюды смуглого, похожего на итальянца, юного Исаака Левитана, сказал:
«Ты не Ицек, ты Ваня», – так поразило учителя чувство русской природы в первых ученических работах юного художника
ПЕРВЫЕ ИСПЫТАНИЯ
Будущий замечательный пейзажист Исаак Ильич Левитан ро-дился 18 августа 1860 года. Семья художника в то время жила на станции Кирбаты, вблизи Вержблова, что находился рядом с прус-ской границей. Отец Исаака, раввин по своему первому образова-нию, преподавал немецкий и французский языки. Невзгоды и лишения семья бедного учителя стала терпеть после переезда в Москву. Цель переезда – дать образование детям. В семье были два мальчика и две девочки. Старшего Адольфа и Исаака отец устроил в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Вскоре умерла мать, и четверо детей остались на попечении отца, который целыми днями бегал по грошовым урокам. Потом брюшной тиф уложил в больницу отца и Исаака. Отец умер в больнице. Четверо сирот остались без средств к существованию, часто в доме не было даже куска хлеба. Вскоре семья распалась. Сёстры поступили на службу. Младший Левитан часто ночевал у родственников или знакомых, а наутро куда-то скрывался.
Вынести ему пришлось много, вплоть до издевательств и насмешек над его происхождением. Но молодой художник работал исступлённо, делая заметные успехи. В четвёртом классе он обратил на себя внимание князя Долгорукого, который сделал его своим стипендиатом. Левитан работал тогда в студии академика Перова. Там увидел его за работой Саврасов и попросил Перова перевести Левитана в свой класс. Так Левитан стал учеником академика Саврасова, основоположника русского пейзажа...
Из воспоминаний М.Б. Нестерова: «...Первая наша встреча, первое знакомство и потом и близость произошли в Училище жи-вописи, ваяния и зодчества. Я узнал Левитана юношей, каким тогда был сам. На редкость красивый, изящный мальчик, еврей, был по-хож на тех мальчиков итальянцев, кои, бывало, встречали "форе-стьери" на старой Санта Лючия Неаполя или на площадях Флоренции, где-нибудь у Санта Мария Новелла...
Одетый до нельзя скромно, в какой-то клетчатый поношенный пку училища), чтобы попросить доброго старика подождать старый долг (копеек 30) и дать ему вновь пеклеванник с колбасой и стакан молока. В то время это были его и обед, и ужин. Про него ходило множество полуфантастических рассказов, говорили о великом его даровании и великой нужде. Сказывали, что он не имел иногда и ночлега... Юный Левитан, выждав последний обход опустевшего училища солдатом Земляникиным, прозванным "Нечистая сила", оставался один коротать ночь в ящике для холстов.
Талант в самом деликатном возрасте своём встретился с жестокой нуждой. Бедность – спутница больших истинных дарований. Но миновали тяжёлые дни, работы Левитана стали охотно приобретать незадорого любители-москвичи. П.М. Третьяков не выпускал Левитана из своего поля зрения...».
Вот ещё мало известное обстоятельство, осложнявшее жизнь юного Левитана, о котором пишет в своих воспоминаниях один из учеников Левитана Б.Н. Липкин: «...Довольно часто я встречал у Левитана одного высокого, очень общительного еврея по фамилии Фогеслевич. Был он не то актёр, не то адвокат... От Фогеслевича я узнал кое-какие сведения о прошлом Левитана... Фогеслевич помнил его красивым еврейским мальчиком Ицхоком (это местечковое произношение имени Исаак). Знал его молодым художником Ваней, когда он учился в Училище живописи.
– А теперь он Исаак Ильич, академик, да, еврей и академик, это что-нибудь да значит! – и Фогеслевич прищёлкнул языком, подняв кверху указательный палец.
– Почему Ицхок, почему Ваня? – удивился Липкин.
Фогеслевич объяснил, что Ваней юного Исаака назвал Саврасов, когда увидел его этюды: "Да ты, брат, не Исаак, а Иван, у тебя русская душа". И далее Фогеслевич рассказал, что Левитан называл себя Иван Ильич в отличие от старшего брата.
Авель-Адольф Ильич – иностранец, а он – Иван Ильич, русский художник. Всё это было бы смешно, если бы не было так трагически сложно для самого Левитана.
– Дело в том, – продолжал рассказывать Липкину Фогеслевич, – что он теперь академик, замечательный пейзажист, но, конечно, он уже не еврей, он отступник, еретик, ахер по-еврейски. А ведь дед его был уважаемый раввин, и он сам в детстве учился в хедэре. И семья его, сёстры, брат – до сих пор настоящая еврейская семья;.
– Что же так изменило Левитана? – спросил Борис Липкин.
– Видите ли, – объяснял Фогеслевич, – в Училище живописи все смеялись над еврейством Исаака, там всё учились иконописцы, а они первые безбожники, ни в какого бога не верят. Ну, а потом он подружился с Сергеем Коровиным. Стал зачитываться Чернышевским, Добролюбовым, Герценом, Белинским, он хотел быть передовым человеком своего времени, и далеко ушёл от еврейства, но о народе своём не забыл. Помнит свою с ним кровную связь. Одно время он хотел просветить свою семью – сестёр, брата, но только перессорился с ними. Дело доходило до того, что иногда после ссоры он надолго уходил из дома, ночевал, где придётся, даже в Училище на чердаке, голодал, неведомо, как и чем жил, пока не выбился на дорогу.
– Да, – продолжал Фогеслевич, – с семьёй у Исаака и теперь отношения неважные, хотя он и помогает сёстрам, но они редко встречаются. Свой разрыв с семьёй он переживает болезненно, но прошлого не может забыть».
Эти воспоминания о юных годах художника проливают свет на некоторые подробности биографии юного Левитана, объясняют его глубокий демократизм, широту взглядов образованного человека и служат косвенным доказательством его увлечения идеями народных демократов и народничеством.
Липкин вспоминает, как Левитан читал чьё-то горькое стихотворение 80-х годов:
Давненько не бывал я в стороне родной,
но не нашёл я в ней заметной перемены:
всё тот же мёртвенный убийственный покой,
строения без крыш, разрушенные стены.
и окончание:
Один царёв кабак лишь не смыкает глаз…
………………………………………………………
Лбом в полюс упершись, а пятками в Кавказ,
Спит непробудным сном отчизна, Русь святая.
Вот почему так много родственного соединяло Чехова и Левитана. По крайней мере, до средины 90-х годов их взгляды не разнились друг от друга, но была ещё дружба, их взаимная сердечная привязанность. Эта привязанность и взаимное уважение к таланту друг друга оказывали влияние на их творчество. Позже, к концу 90-х годов, Левитан, человек поиска не только в живописи, но и в общественных и научных веяниях, увлекается идеями Тимирязева и Дарвина и даже, пытается эти идеи передавать своим ученикам.
Поиск, движение, осознание направления прогресса – особое качество Левитана. Это качество имело огромное значение в последний период его творчества, но об этом ниже – в воспоминаниях Л.О. Пастернака и Б.Н. Липкина.
В пору своего ученичества у Саврасова юный Левитан пишет один из своих великолепных пейзажей «Осенний день. Сокольники». Впоследствии этот пейзаж приобрёл для своей галереи Третьяков. Желающие и сейчас могут полюбоваться на него. Но есть в этом пейзаже одна маленькая тайна, которую знают немногие. Суть её в том, что фигуру молодой женщины, идущей по аллее парка, написал не Левитан, а один из младших братьев Антона Павловича Чехова – Николай, который учился вместе с Левитаном. Он и познакомил их. Вот с каких молодых лет началась дружба двух удивительных людей, воплотивших в своей личной жизни и творчестве лучшие черты русской интеллигенции 80–90-х годов ХIХ века – «Чеховской артели».
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ МАРИИ ПАВЛОВНЫ ЧЕХОВОЙ,
СЕСТРЫ ПИСАТЕЛЯ
Ближе всего Левитан сошёлся с нашей семьёй уже после окончания школы (Училища живописи, ваяния и зодчества), когда мы поселились в красивом имении Бабкино под Новым Иерусалимом. Левитан вначале устроился в полутора верстах, в деревушке Мак-симовка, но затем тоже перебрался к нам в Бабкино. И так мы прожили целых три года. Это время я всегда вспоминаю невольно с добродушной улыбкой. Так много вспоминается молодости, всякого дурачества и таких ярких, полных жизни картин...
Всё это не мешало, однако, Левитану работать, как не мешало Антону Павловичу писать...
В иные дни с утра и до вечера Левитан и брат были за работой. Левитан иногда прямо поражал меня, так упорно он работал, и стены его «курятника» (не знаменитый ли это «дом с мезонином» – Э.В.) быстро покрывались рядами превосходных этюдов.
Иногда, впрочем, он всё бросал, брал ружьё, собаку и исчезал на целые дни…
В дни таких настроений Левитан был просто невыносим, а как самому ему бывало плохо от охватывавшей его тоски, видно из одного случая, когда Левитан жил ещё в Максимовке. Случилось так, что два дня о нём не было ни слуху, ни духу. Мы стали тревожиться, и вечером братья с фонарями, дурачась и распевая, ушли в Максимовку. Вернулись они оттуда очень расстроенными. Они нашли Левитана в его курной избушке валяющимся на соломе в таком мраке, что даже ничего от него не добились, а хозяева на расспросы шёпотом рассказывали, что в тот день Левитан стрелялся из ружья, но, по счастью, дал промах…
Но проходило два-три дня, и Левитан снова был весел, с полной энергией брался за работу, снова дурачился с нами, снова принимал участие в наших пикниках, прогулках, рыбной ловле... Иногда Левитан клал свою удочку и начинал декламировать что-нибудь из Тютчева, Апухтина, Никитина или Алексея Толстого...
Любил ли Левитан своё искусство? В этом, разумеется, не может быть сомнений…
Он любил его как-то трепетно и трогательно... Верил ли он в себя? Конечно, да, хотя это не мешало ему вечно сомневаться, вечно мучаться, вечно быть недовольным собой.
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ МИХАИЛА ПАВЛОВИЧА
ЧЕХОВА, БРАТА ПИСАТЕЛЯ;
Верстах в трёх от нас, по ту сторону реки, на большой Клинской дороге, находилась деревня Максимовка. В ней жил горшечник Василий, горький пьяница, пропивший буквально всё, что имел. Художник Левитан, приехавший на этюды, поселился у этого горшечника...
Как-то несколько дней подряд лил дождь – унылый, тоскливый, упорный, как навязчивая идея. Пришла из Максимовки жена горшечника пожаловаться на свои болезни и сообщила, что её жилец Тесак (Исаак) Ильич захворал. Для Антона было приятным открытием, что Левитан находился так близко от Бабкина... Мы уже отужинали, дождь лил, как из ведра...
– А знаете что? – вдруг встрепенулся брат Антон. – Пойдём сейчас к Левитану!
Мы (Антон Павлович, брат Иван и я) надели большие сапоги, взяли с собой фонарь и, несмотря на тьму кромешную, пошли.
Спустившись вниз, перешли по лавам через реку, долго шлёпали по мокрым лугам, по болоту... через дремучий Дарагановский лес. Но вот и Максимовка. Отыскиваем избу горшечника, которую узнаём по битым вокруг неё черепкам, и, не постучавшись, не окликнув, вламываемся к Левитану и наводим на него фонарь. Левитан вскакивает с постели и направляет на нас револьвер, а затем, узнав нас, он хмурится от света и говорит:
– Чогт знает, что такое!.. Какие дугаки! Таких ещё свет не пгоизводил!..
Мы сидели у него, посмеялись, брат Антон много острил, и, благодаря нам, развеселился и Левитан.
А несколько времени спустя он переселился к нам и занял маленький отдельный флигелёчек. Брат Антон настоял, чтобы вместе с Левитаном поселился и я...
У Левитана было восхитительное благородное лицо – я редко потом встречал такие выразительные глаза, такое на редкость художественное сочетание линий...
Для своей известной картины «Христос и грешница» художник Поленов взял за образец его лицо, и Левитан позировал ему. (Известны три эскиза головы Левитана для этой картины, написанные маслом, и один – в карандаше. Эскизы находятся в музеях и частных коллекциях – Э.В.).
Левитан был неотразим для женщин, сам был влюбчив необыкновенно. Его увлечения протекали бурно, у всех на виду, с разными глупостями, до выстрелов включительно.
* * *
Забавный эпизод связан с этюдом «Владимирки», который Левитан подарил Михаилу Чехову с надписью: «Будущему прокурору Михаилу Павловичу Чехову. И. Левитан». И.А. Белоусов пишет в своих воспоминаниях: «Михаил Павлович учился на юридическом факультете, и Левитан своей подписью делал тонкий намёк на будущее – вот, дескать, по какой дорожке ты будешь посылать людей, закованных в кандалы, когда станешь прокурором».
Далее Белоусов пишет:
– А эскиз-то хорош! – продолжал хвалить я.
– Вам очень понравился? Так не хотите ли, я подарю его вам?
– Да как же так, ведь он вам подарен – возражал я.
– С такой надписью я его иметь не хочу!.. – И я взял этот эскиз, который у меня пропал при переезде с одной квартиры на другую.
ИНТРОДУКЦИЯ III
А.П. |Чехову?| |весна 1887 г.|
...Господи, когда же не будет у меня разлада? Когда я стану жить в ладу с собой?
Этого, кажется, никогда не будет. Вот в чём моё проклятие... Не скажу, что в моей поездке не было ничего интересного, но всё это поглощается тоской одиночества, такого, которое понятно только здесь, в глуши...
А. П. Чехову Париж,
10 марта 1890 г.
Пишу тебе из Парижа, дорогой Антон... Впечатлений чёртова куча! Чудесного масса в искусстве здесь, но также масса крайне психопатического,.. что, несомненно, должно было проявиться от этой крайней пресыщенности, что чувствуется во всём. Отсюда и происходит, что французы восхищаются тем, что для здорового человека со здоровой головой и ясным мышлением представляется безумием. Например, здесь есть художник Пювис де Шовань, которому поклоняются и которого боготворят, а это такая мерзость, что трудно себе представить. Старые мастера трогательны до слёз. Вот где величие духа.
Сам Париж крайне красивый, но чёрт его знает, к нему надо привыкнуть, а то как-то дико всё.
Женщины здесь сплошное недоумение – недоделанные или слишком переделанные, но что-то некатегорическое.
В колонтитуле автопортрет
Исаака Левитана в молодые годы.
До встречи