Тем летом, у Михалыча на пасеке
мы были как-то бестолково счастливы,
по лету колеся из света в тень.
Стояли дни – прощай, восьмидесятые,
черемуха, как женщина поддатая
заваливалась грузно на плетень.
Под радиолы хриплое брюзжание,
трудяг крылатых вечное жужжание,
Михалыч разливал по кружкам квас,
и хлебный мякиш разминая пальцами,
рассказывал про пчел организацию,
которая получше, чем у нас.
О сколько я тогда узнала божемой
о жизни, на людскую непохожую
детей пчелиных и рабочих пчел…
(а ты украдкой целовал меня в плечо)
и потому Михалыча пурга
была ясна мне, радостна и сладостна,
короче – ток медовый и перга.
Скрипел диванчик – выходные, будни ли,
Михалыч хмыкал, обзывал нас трутнями,
но как-то по-отечески, не зло,
а будущее виделось неявно нам –
мерцающее, радужное, пьяное,
как утро сквозь пчелиное крыло.
…
Так жизнь быстра… в системе пал/секам.
И нет уж ни Михалыча, ни пасеки,
но верю я – те пчелы собрались
одним могучим, полосатым роем
и в невозможных далях, но отстроили
пчелиный развитой социализм.
Там восковые небоскребы светятся,
работается каждому и верится,
а мед течет рекою, как вода.
Мы налегке махнули бы туда.
Но жаль... все отменили поезда.