Пчела, влекомая георгином приземлилась на чашеложе цветка, невольно сосватав тычинки задорно торчавшему пестику. Тычинки, взявшись за руки водили знаковый хоровод, бережно неся на головах золотую пыльцу, причем их прически заваливались то на один, то на другой бок и им приходилось постоянно их поправлять и прихорашиваться. Пчела усердно цедила первосортный нектар сквозь хоботок, терлась полосатым ворсистым тельцем о лепестки, выдавая низкорегистровое "Жу!" На соседнем цветке, бордовой цинии, совокуплялись две стрекозы, составляя замысловатую фигуру, напоминающую сигму Си, чуть поодаль вылуплялись из яиц крохотные шерстистые детки капустницы. "Как все просто у этих насекомых," - подумала Мария Иванна. - Никаких тебе условностей. Полная идилия. Не то, что у людей - недопонимание, ссоры, попытки доказать что то и себе и другим. Ну и чувства, конечно. Интересно, насекомые испытывают чувства? Ну, хоть какие-то?" И она сначала представила себя трудолюбивой пчелой, потом влюбленной стрекозой, потом капустницей, благополучно разрешившейся от бремени, вздохнула и направилась к калитке. Мария Иванна любила свой сад неподдельной любовью, она часто разговаривала с растениями, подставляя плечи и руки щедрому августовскому солнцу, закрывала глаза. Но сегодня она почувствовала себя лишней на этом празднике жизни. Ей нестерпимо захотелось уединиться в своём доме, закрывшись на все замки и предаться меланхолии. Муж Марии Иванны приходил на ланч ровно в час. У нее оставалась ещё немного времени, что бы побыть наедине с собой. Сладкая грусть окутала ее ласковой пеленой, тело охватило какое-то невероятное волнение. Кисти рук и кончики ступней наполнялись приятным теплом.
О стекло бился то ли шмель, то ли настырная предосенняя муха. Но Марии Ивановне было уже не до них. Она погрузилась в какое то странное состояние. Рука ее невольно потянулась к карандашу и блокноту.