В четыре двадцать приходит Осень и, помаячивши у порога, нетвёрдо стукнет в осину двери, раздастся короткий скрип. Её никто уже не выносит и посылают своей дорогой, Она уходит, срывая вереск и горькие листья лип. Кварталы, улицы, всё без толку, Она рассеянно ловит звёзды и прячет каждую между складок вязаного шарфа (он полосатый и слишком колкий, но, впрочем, снять никогда не поздно).
У застилающих землю яблонь рыжеет лисой листва, летит, летит и летит на землю, ты раскрываешь гардины, окна, не спишь, пока не увидишь в небе, как гаснет твой летний Марс. Сейчас бы просто уснуть – на время, сентябрь легче, хотя и горче. Ты открываешь Ей свои двери и знаешь – в последний раз.
Она приходит в четыре двадцать, и ты, за ночь не сомкнувши веки, встречаешь Осень давнишним другом, потерянным в стайке звёзд (ты никогда не умел прощаться – а может, только прощаться с Нею), луна смеющимся полукругом средь меди Её волос, и вот тепло от Её ладоней так близко, так безнадёжно колко, как этот глупый и полосатый, тебе непонятный шарф. И ты полюбишь Её огонь и ириски, рыжесть, картавый польский.
И даже этот рябинно-сладкий, горячий настой из трав. Имбирь, корицу, черничный пудинг и золотистые листья клёна. Она сидит на пороге в кедах и свитере до колен, ты точно знаешь – тебя не будет, и Ей придётся начать по новой, но ты встречаешь с Ней все рассветы и каждый (последний) день. Она с годами теплей, печальней, а ты – всё старше и безнадёжней, но ты построчно запомнишь вереск и серость Её зрачков, и, не сумев ничего сказать Ей, проводишь тусклой ноябрьской ночью, закроешь окна, гардины, двери на инеевый засов.
Ты вспомнишь только Её улыбку, глаза, вмещающие пространства, октябрь, и в пересохшем горле – горящую клёном боль. Она пришла к тебе по ошибке, ведь Ей так свойственно ошибаться, в Её молчании шумело море – солёные волны слов, ты вспомнишь только тепло ладоней и почему-то ещё Шопена.
Она приходит в четыре двадцать, стучится в твоё окно, как будто прячется от погони, как будто в целой Её Вселенной лишь ты не знаешь, когда прощаться, войдёт в опустевший дом. В дожде утопит все эти стены, всю эту ранящую нелепость, найдёт твой прошлооктябрьский свитер, упряма и нетверда. Тебя здесь слишком и слишком нету, в Её глазах отразится небо.
Она, наверно, уедет в Питер. На зиму.
И навсегда.