НЕЧТО О НЕЗНАЧИМОМ
Биография в стихах
Глава третья
203.
Привет тебе, студенческая келья!
Обитель наших споров и веселья,
И круглосуточных трудов, когда
Нагрянет жуткой сессии страда.
Привет тебе, студенческая келья!
204.
Тебя я своевольно заселил
Людьми, с кем я учился и дружил
На разных курсах – до армейской службы
И после. И дивиться тут не нужно,
Что я их вместе взял и заселил.
205.
В моей негромкой жизни пролетевшей
Они – поток бурливый, дерзкий, вешний;
Я с ними сам бурливо, дерзко жил;
И эти строчки в память их сложил,
А так же нашей жизни пролетевшей.
206.
Тут Шмаков на кровати в уголке,
С привычной сигаретою в руке,
Лежал, о смысле жизни балагуря.
Скучал Луцай, в раздумьях брови хмуря,
Но в противоположном уголке.
207.
Косинский за столом сидел, читая
Книжонку фэнтези, не обращая
Внимания на общий разговор.
Страсть к мистике в нём с некоторых пор,
И вот сидит он, фэнтези читая.
208.
А как блестящей мыслью наповал
Легко своих соперников сражал
Наш гость всегдашний Борисихин Юра.
И те сидели за бутылкой хмуро,
Нежданно срезанные наповал.
209.
А как Поташин, тоже гость желанный,
Своей писательскою кашей манной
Кормил наш журналистский жадный дух.
Уже в больших журналах, трёх иль двух,
Он напечатался, наш гость желанный.
210.
Мы вместе с ним в сибирском городке
Когда-то жили в дальнем далеке.
Нас тамошняя сблизила газета.
Он первым поступил в УрГУ. А это
Приветствовалось в нашем городке.
211.
И вот я снова в славной той общаге,
Которая о каждом нашем шаге,
О каждом слове помнила. Она
На веки нам останется верна.
И вот я снова в нашенской общаге.
212.
“Старик! – Чередниченко за столом,
С неброскою закуской и вином,
Кричит: – Заради нашей славной были
Мы твой целинный гонорар пропили.
Прости. Но здесь, за этим, брат, столом.”
213.
“Какой?” - “Да как же, брат, за гимн отрядный.
Он конкурсантом стал. И вот изрядный
Пришёл нам на общагу гонорар.
А имя-то твоё. И чуть удар
Рожнёва не хватил – за гимн отрядный.
214.
Мы в деканат – доверенность просить.
Нам разрешили. Дескать, так и быть.
Но половину автору пошлите.
Да выслать не пришлось. Уж извините.
Не так легко доверенность просить...” –
215.
“Да ладно, благородное собранье.
Мне в штабе выдали на пропитанье.
А деньги, сами знаете, назём.
Винишко кончится, еще возьмём.” –
И подтвердило мой порыв собранье.
216.
Так проходили наши вечера.
Ну, а покуда наших встреч пора
Не наступала, я бродил по скверам,
Глаза мозоля милиционерам
И поджидая наши вечера.
217.
Но вот ведь как – не радость подступала,
А грусть-тоска нежданная. Сначала
Томила дух предощущеньем слёз.
Потом её накал всё рос и рос,
Потом она стеною подступала.
218.
“В Свердловске осень. Синий дождь
До блеска тротуары вымыл.
Когда по улице идёшь,
Цветами пахнет полевыми.
219.
Цветами пахнет. И опять,
Охваченный щемящей силой,
Я не могу не вспоминать
О тополях над речкой синей.
220.
И вижу я, как наяву,
Наш дом под крышею покатой
И в лёгких тучах синеву,
Пылающую в час заката.
221.
И вижу я отца и мать.
Они сидят за чашкой чая
И долго не ложатся спать,
Бродягу-сына вспоминая.
222.
А вот скамья... Когда-то здесь
Сидел я с девушкой любимой,
И сквер дремал – в сирени весь,
Ночной, густой, неповторимой.
223.
И поцелуи, и в любви
Признанья... Но былое тает.
На письма частые мои
Она давно не отвечает.
224.
Слова обманчивы, пусты...
Но, сердце! – ты не поддавайся,
Не предавай свои мечты
И прежним, прежним оставайся...”
224.
Тем вечером в ударе Барнев был.
Шутливо-иронично он просил,
Чтоб объяснил я всем им хорошенько,
Как свитер подарил мне Евтушенко.
Тем вечером в ударе Барнев был.
225.
И я им снова выдуманный случай
Рассказывал, как силой неминучей
В Москве я с Евтушенко был сведён
И как, стихи мои прослушав, он
Мне свитер подарил свой – славный случай!
226.
Но Барнев был на взводе. Завернул:
“Да как же, брат, ты в нём не потонул?
Тот метра два, ты полтора едва ли”.
Я в драку. Но ребята нас разняли:
Ведь Генка так, мол, к слову, завернул.
227.
Мой странный отпуск пулею промчался.
И вот я снова в штабе оказался.
И тем же часом вызвал генерал:
“Твой труд, боец, вчера я дочитал.
Ты не галопом, милый мой, промчался,
228.
По фактам нашим, а прошел душой.
Заканчивай за месяц, за другой.
И прямиком давай в дивизионку.
Слог неплохой – отточенный и звонкий.
Напутствую, дружок. Служи с душой”.
229.
И началась в дивизионке служба.
Армейская прославленная дружба
Тут проявилась и окрепла в том,
Что из лошадки стал я тягачом.
Так началась в дивизионке служба.
230.
Лишь только мы приходим из столовки,
Старлей Лелюхин, вроде бы неловко,
Задание даёт статью набрать
(А ведь набор ручной, в такую мать!
А ведь мы только-только из столовки!)
231.
И за наборной кассой я сижу;
Сижу, в ячейки с буквами гляжу;
Гляжу, и ту что нужно вынимаю;
И, вынув, как положено, влагаю
В верстатку; – так за кассой я сижу.
232.
Почти дурею; но конец набора!
Иду в редакцию. “Не очень скоро
Статейку ты набрал, – Лелюхин мне. –
Дуй в автовзвод и прямо к старшине.
Даст интервью по поводу набора
233.
Проследнего. Проблема из проблем.
Напишешь, чтобы ясно было всем”.
И я лечу стрелой до автовзвода.
Со старшиной, в каптёрку от народа
Укрывшись, о проблеме из проблем
234.
Мы говорим. Потом я интервьюшку
Бегу писать. Лелюхин кофе кружку
Мне выдаёт: “Давай гони строкаж!”
И я гоню; гоню до пота аж.
Вот отдохну – закончу интервьюшку.
235.
Но интервьюшка что-то не идёт.
Из кабинета голос подаёт
Лелюхин: “Мне пора бежать на встречу.
Потом макет составишь. Я помечу,
Что ставить”. – Из редакции идёт.
236.
До полночи сижу я над макетом
(Какой отбой, какой подъём при этом!)
Но вспоминаю, что в столе стоит
Бутылка водки. Там всегда хранит
Старлей запасец. Часто за макетом
237.
Он дёрнет рюмку и, повеселев,
Какой-нибудь ритмический напев
Бубнит под нос. Так почему и мне бы
Не выпить водочки? Она из хлеба.
И выпил. И сижу, повеселев.
238.
Однако в одиночку не всегда я
Сидел по вечерам. Вокруг витая,
Дух водочный друзей моих сзывал.
Частенько Краснопёров здесь бывал.
Особо привечал его всегда я.
239.
Однажды целый вечер напролёт
Мы Зощенко читали. Мой живот
До коликов от смеха надрывался.
Вдруг особист к нам в двери постучался:
“Кто вечер тут смеётся напролёт? –
240.
Он подошёл к столу, увидел книжку. –
С идейной зрелостью у вас не лишку.
Читаете запретного врага.
Или свобода вам не дорога?” –
Забрал у нас Синицын нашу книжку.
241.
А утром вызвал капитан Мильков,
Редактор наш. Он, как родных сынков,
Нас охранял от жизненных нападок.
“Мне самому Синицын этот гадок, –
Сказал брезгливо капитан Мильков. –
242.
Но ведь отдел особый! Думать надо.
Ведь не из детского пришёл ты сада.
Поднялся шум. Но Краснопёров спас.
Была, мол, репетиция у вас.
Весёлый номер для концерта надо.
243.
Всё обошлось. А номер отменили.
Сказали, чтоб и думать позабыли.
И обязали, чтобы я провёл
Беседу с вами. Ведь не дело, мол,
Что номер для концерта отменили...”
244.
Ах, милый капитан Мильков Егор!
Немало времени прошло с тех пор,
Но память о тебе, как лучик светлый,
Неугасимый, радостый, приветный.
Ах, милый капитан Мильков Егор!
245.
Да не забыть и Мельникова надо.
Неуставного нашего отряда,
Пролитотделовец, он стал душой.
Мы спорили с открытостью большой
Подряд о том, что надо и не надо.
246.
С ночёвками на выходные дни,
Туристам общепринятым сродни,
Мы с Виктором в походы отправлялись
(А между тем солдатами считались)
С ночёвками на выходные дни.
247.
И где-нибудь у речки на привале
У нас ключом баталии вскипали
О том, чем наша армия слаба —
Слепа, неповоротлива, груба,
Мы спорили у речки на привале.
248.
Пригревшись у костра, я вспомил,
Как возле печки вирши сочинял,
А взвод, востря карандаши и ушки,
Сидел выслушивал политболтушки.
С иронией я это вспоминал
249.
И говорил: “Ну разве не проколы,
Что вместе служат кто из сельской школы
И кто из вуза. А из вуза брать –
Жизнь человеку гробить и ломать.
Ну разве это, братцы, не проколы?”
250.
Но Викор Мельников служил не зря
В политотделе: “Кратко говоря,
Любому армия на пользу только –
Ефремову и Пузачёву Кольке,
И то, что служишь ты, совсем не зря.
251.
Вот не служил бы, никогда на свете
Не написал бы, скажем, строчки эти,
Которые сегодня нам читал.
Ты просто б девушку не повстречал,
Единственную, может быть, на свете...”
252.
И хоть, конечно, был я обозлён
На армию, на призывной закон,
Я с Мельниковым всё же согласился –
Да, безусловно, стих бы не сложился.
Но я сложил – хоть был и обозлён.
253.
“Берёзовая роща облетает,
И с каждым опадающим листом
Отчётливей, призывней выступает
Из глубины деревьев старый дом.
254.
Найду в шуршащем золоте тропинку
И у осенней рощи на виду
Лист подниму с мерцающей росинкой,
И к замершему дому подойду.
255.
И девушка с крыльца сойдет навстречу,
И взглядом, словно солнцем, опалит,
И я впервые, может быть, замечу,
Что сердце опадает, словно лист.
256.
И, тайну озарения познавший,
Я что-нибудь про осень расскажу
И в руку положу ей лист опавший,
Как будто свое сердце положу.”
257.
Но нет, не этой девочке наивной
Случилось стать моею половиной!
Тропинкой вдоль редакции она
Шла в магазин, заносчиво-стройна,
И я при виде девочки наивной
258.
Бледнел и млел, и, кажется, краснел.
Я столько ей в тот миг сказать хотел.
Но отнималась речь. Друзья шутили:
“Вон девочка твоя – в шанхайском стиле”.
И я бледенел и, кажется, краснел.
259.
(Она жила в Шанхае, да, в Шанхае.
Так назывался чудной рощи с краю
Сверхсрочников убогий городок.
Он мне с женою встретиться помог,
Не где-нибудь, а именно в Шанхае.
260.
Но это было позже. А пока
К той девочке ведёт меня строка).
Что было и возвышенней и проще –
Я ждал, когда она в шанхайской роще
Возникнет, и следил за ней, пока
261.
Она не проскользнёт у наших окон.
Пока не промелькнёт пьянящий локон,
Пока лицо её не проблеснёт,
Пока душа моя не улизнёт
Вослед за ней сквозь переплёты окон.
262.
Я только и узнал о ней, что Сашей
Зовут её. И высшей точкой нашей
Невымышленной сказки стало то,
Что я её в беретке и в пальто
Сфотографировал. А дальше с Сашей
263.
Судьба нас на минуту не свела.
И жизнь моя солдатская была
Болезненно-бесцветной, скучной, серой.
Как будто бы с бесчувственной химерой
Судьба меня на долгий срок свела.
264.
Всё, в общем-то, по прежней шло дорожке.
Я сочинял заметки, а в окошке
Виднелась роща. Или я снимал
Дивизионной жизни карнавал,
А видел Сашу на лесной дорожке.
265.
Или когда Лелюхин предлагал
Мне литстраницу сделать, я вставлял
Туда стихи с рассказами о Саше,
И мой учитель фотокор Хозяшев
Мне верное лекарство предлагал:
266.
“Ну что же, брат, пластинку вновь заело?
Не дело это, милый мой, не дело.
Уехала девчонка, и забудь.
С другими познакомлю как-нибудь”.
Что скажешь тут. Действительно, заело.
267.
И серая химерища моя,
Тоской, а иногда вином поя,
Меня в суровых лапищах держала,
Моя осточертевшая держава,
Нелепая химерища моя...
268.
А первым нас покинул Краснопёров,
Любитель Зощенко и разговоров.
Его мы провожали до утра
В редакции. “Ну, чао! Мне пора”.
Прощай, мой друг – Володька Краснопёров.
269.
И Мельников нежданно укатил
В штаб округа. Службист он славный был,
Вот и повысили, вот и прибрали.
Походы наши самоволкой стали.
Увы, наш покровитель укатил.
270.
Да и Хозяшев вдруг засобирался.
Мильков сказал: “Тебе, дружок, остался
До дембеля лишь месяц”. В ту же ночь,
Чтоб доброму событию помочь,
Мы выпили. И ты засобирался
271.
На волю вольную, приятель мой!
Уж как же послужили мы с тобой!
Тебе, тебе, салагой-понтонёром,
Стихи принёс я. Строг ты был с разбором.
Но всё же напечатал опус мой.
272.
В ту ночь сказал ты: “Милые горнячки
Приедут в гости к нам. Тебе от спячки
Очухаться бы надобно. Встряхнись.
Ведь вовсе неплохая штука – жизнь.
Шампанское и милые горнячки.”
273.
Идём тропой секретной на вокзал.
Любимейшей тропой, я бы сказал.
Встречаем. Валентина и Людмила.
Кого бы эта пара не сразила!
И, кажется, повеселел вокзал.
274.
Берём с собой шампанского в буфете
(Молниеносно, чтобы не приметил
Патруль). Перебегаем полотно, –
И улочкой, испытанной давно
(С шампанским, ловко купленным в буфете).
275.
А там солдат, откуда ни возьмись.
“Смотри под ноги, мальчик, не споткнись!” –
На взгляд его, который маслом тает,
С усмешкой Валентина отвечает.
Исчез солдат “откуда ни возьмись”.
276.
“Ого!” – подумал я немногословно.
А не хотел бы я взглянуть любовно
И так уверенно отшитым быть.
Такую не грешно и полюбить.
“Ого!” – подумал я немногословно.
277.
Мы странно вдруг переглянулись с ней,
И не переглянулись, а верней,
Так друг на друга пристально взглянули,
Как будто бы друг в дружке утонули,
Так странно мы переглянулись с ней.
278.
Шутя, смеясь, дорожкой до Шанхая
Мы шли. Уже вовсю весна шальная
Черёмух встречных вспенила кусты,
И небо набиралось чистоты
Над нашею дорожкой до Шанхая.
279.
Про пир в Шанхае (светский, не свищу),
С десяток строф я всё же пропущу.
Бокалов звон, остроты, тосты, снова
Бокалов звон. Но более ни слова
Про пир в Шанхае (светский, не свищу).
280.
Он был хорош. Но лучше по аллее
Берёзовой пройдёмся поскорее.
Я всё за Валентиной наблюдал
И комплемент ей, кажется, сказал,
Шагая по берёзовой аллее.
281.
Под модным вихрем огненных волос
Она была изящна. Римский нос
Слегка сощурен был усмешкой колкой.
На стороже быть надо с комсомолкой
Под модным вихрем огненных волос.
282.
Она читать любила Евтушенко,
И Людочка, смешливая шатенка,
Нас попросила где-нибудь присесть,
Чтоб Валентина нам могла прочесть
Любимые стихи из Евтушенко.
283.
В березняке местечко мы нашли,
Костёр из старых веток развели,
У костерка на камешках присели
И Валентине дружно повелели:
“Читай. Мы место лучшее нашли”.
284.
“Я у рудничной чайной,
У косого плетня,
Молодой и отчаянный,
Расседлаю коня.
285.
О железную скобку
Сапоги оботру,
Закажу себе стопку
И достану махру...”
286.
(Позднее к этим строчкам под гитару
Я подобрал мотив довольно старый,
Его азартным боем подновив,
И получился старенький мотив
Вполне приличной песней под гитару).
287.
“Уеду, к Валентине присмотрись”, –
Сказал Хозяшев. Снова наша жизнь
Вошла в свои обыденные рамки.
Текстовки, снимки, репортажи, гранки.
Ну что же, присмотрись так присмотрись!
288.
И только нас покинул друг сердечный
(Как Краснопёров, кажется, навечно),
Послал я Валентине письмецо:
Эх, встретиться бы нам, попить винцо,
Покинул нас недавно друг сердечный.
289.
Так в чем же дело? – получил ответ. –
В любое время в гости ждём, и нет
Причины нам не встретиться, лишь надо
Вам из Челябинска до Коркин-града
Добраться. – Вот такой пришёл ответ.
290.
Со снимками я в областной газете
Бывал в неделю раз. Там снимки эти
На цинк переносили. И клише
Я вёз к себе в дивизию уже,
Чтоб вышли снимки в нашенской газете.
291.
В солдатской форме поначалу я
В Челябинск ездил; и всегда, друзья,
Случалась неприятность. Деньги были.
Купил, что надо – в самом лучшем стиле.
Стал по-граждански одеваться я.
292.
Ну, сами знаете, в такой одежде
Я беззаботно мог войти, как прежде,
В какой-нибудь приличный ресторан.
Пять рюмок водки, да вина стакан,
Да пива дюжину – в такой одежде
293.
Я мог без опасенья пропустить,
Потом на электричке докатить
До нашего любимого вокзала,
И до Шанхая. С краю там стояла
Заброшенная хата, пропустить
294.
Готовая в себя через окошко
Солдатика. Такая вот сторожка.
Еще немножко и циркач-солдат
В редакцию входил, ночлегу рад,
Но в дверь уже, а не через окошко.
295.
И вот, “как денди лондонский одет”,
Я появился в Коркино чуть свет,
Добравшийся ночною электричкой
И на такси, с бутылочкой “Столичной”
И словно “денди лондонский одет”.
296.
Валюшино горняцкое семейство
Приветило меня без фарисейства,
Был яствами заставлен круглый стол,
И разговор (порою острый) шёл
В открытую – горняцкое семейство.
297.
Глава семьи – заслуженный горняк –
В разрезе местном надсадился так,
Что стал пенсионером по болезни,
Но получал одну из лучших пенсий
По тем годам заслуженный горняк.
298.
Он разошелся: “Ну-ка, мать Полина,
Давай-ка в погребок, где наши вина,
Да выбери покрепче первача,
Уж мы ударим по нему сплеча,
Уважь-ка нас, голубушка Полина”.
299.
Наш пир шумел часов, наверно, пять,
Потом мы вышли с Валей погулять.
А в городке вовсю уже темнело.
Мы шли и целовались то и дело,
У каждого забора – раз по пять.
300.
Сначала мне неловко как-то было.
Она еще поди не позабыла
Хозяшева... Но раз уехал, брат,
Ты в этом сам, пожалуй, виноват.
А я лишь говорю, как дело было.
(Продолжение следует)