Глеб, ты представляешь себе ксилофон?
Вот такой у меня в спине:
Дыдочки на позвоночках сжимает сон,
В дыдочку дует дура, сильней.
Из незакрытых дыдочек извлекается звук,
Из пор кожанных маленькие звучки,
По костям тазобедренным вибрирует стук,
По нервам вальсируют смычки.
Из глаз не исходит, потому что слеп,
Из носа ничего, я бездыханный.
Из отверстий прочих, выходит, Глеб,
Ты - мёртв. Я - странный.
Вот сидят на опушке двенадцать ребят,
Пионерские шельмы отпетые.
Нехристи на гитарах играют, сидят.
Они мёртвые, семьдесят лет как.
Вот сидят и сидят, и бросают фантики,
От разных конфет и шоколадок.
В постзагробной неупокоенные романтики
Паломничествуют к Багдаду.
А эти сидят как пни, опушка на псковщине,
Там даже баба лера не ходит больше.
От Багдада до Иерусалима тропинка в щи
Истоптана, а эти сидят, нехорошие.
Доколе ты сидеть будешь тут, упокойник,
Другая бабушка ругается, ходячая.
Я вон вижу, наркоманы проклятые, водник
Участкового вызову, Танчина.
Лейтенант Танчин вызов получил, сидит.
Вот же автономная тварь, ладно.
Сел в буханку и трясётся, молчит,
Лейтенант разговаривает фактами.
Факт номер раз: бабушка в лесу
Факт номер два: вокруг приведения
Факт номер три: ссу
Факт четвёртый: Не вижу состава преступления
Разворачивается лейтенант и по газам обратно,
Оставляя склочницу на растерзание эктоплазмическим ублюдкам,
Нервная работа, психика шаткая,
Приезжает прямоходом к избе проститутки.
Открывает скрипичным ключом парадную самодержавный,
На глаза пелена наворачивается, взаимная,
Взгляды по разным причиннам туманные
Слезятся, ночь будет лунная, длинная.
Закрываются шторы рукой неукусанной, пришла власть.
Хозяйка номинала раздевается, смотрит хозяин факта,
Рождается на рубеже нижнего До страсть,
В костях и венах начинается песнь ритмотакта.
Факт первый: Она одинокая, ей это нужно
Факт второй: Каждый как может зарабатывает на хлеб
Факт третий: Я не первый её и не последний суженый
Факт четвёртый: На стене фотография. Жиглов Глеб.
Глеб, прости, порочу мундир, больная совесть.
Я не спился, я смертный, ошибки делаю,
Жизнь - не героическая повесть.
Я ей доволен, я начальник отдела.
Жизнь, Глеб, такая тягучая чёрная жидкость,
Она воняет убитым бомжом на пьянке,
Всё и до меня было накипью мёртвой покрыто,
Её не счистить даже прямой наводкой из танка.
Каждый крутится как умеет, да, сменились мои идеалы,
Я раньше хотел сажать, разоружать злодеев,
Быть надёжным, и добрым, на голову их опуская кару,
Но каждый хотел, я знал одного старлея,
Который пять лет отработал и этой идеей горел,
У него и семьи то не было, на дежурстве пять раз в неделю,
На одном вызове выстрелил, сел.
На суде оказалось что всё это время он был злодеем.
Злодеем. Злодеем. Глеб, я уже не ребёнок.
Этот мир не бело-чёрный.
Это не кинофильм, и даже если, то я киноплёнок
Пересмотрел достаточно, мир - порно.
Высококачественное, для широких людей и экранов.
Я всего лишь пастуший пёс и слежу за стадом баранов.
Это из-за тебя я стал таким, ты был моим кумиром.
Я каждую ночь перед сном думаю зачем мне дела с этим миром.
Мне стыдно, Глеб. Не смотри на меня осуждающе.
Времена другие, а твои времена на кладбище.
Смотри до чего ты её довёл, по ****ской дорожке растёрты слёзы.
Уходи, Глеб. Не смотри на меня, уходи. Ты, давай сменим позу.
Глеб, ты ещё здесь? Знаешь, не уходи, побудь немного.
Я слышал у мёртвых одна и та же дорога.
Считается, будто они мудрей и умней живущих?
Скажи, а чем ты ещё меня, призрак, лучше?
Глеб, ты представляешь себе ксилофон?
Вот такой у меня в спине:
Дыдочки на позвоночках сжимает сон,
В дыдочку дует дура, осторожней, быстрей.
А бабушка то вооружившись серебрянным крестом и золотым зубом,
Читает: Помилуй сын Божий, Ииисусе Христе.
Сгоняет нечистую силу в восточную сторону грубо,
Сбегает трапезная дюжина по воде.
Стоит беловласая в тёмном весеннем лесу.
В руках от лунного крестик сверкает.
Стоит, не собирает растрёпанную косу.
Не поднимает.