Ей нечего вспомнить о возрасте первой любви,
О трепетном времени ранней весны и рассвета.
В делекий мираж ностальгии ее не зови -
Ее март-апрель лишены лучезарного света.
В пятнадцать она не могла бы похвастать собой -
Сутула, невзрачна и ростом не очень-то вышла.
Повсюду некстати, не вовремя, мимо, не в строй -
Куда ни пошла бы, везде и для всех была пришлой.
Родные, шутя, ее звали "сплошным чересчур"
И вправду, в ней слишком уж многое было сверх меры.
Мальчишки ее издевательским "Чур меня, чур"
Встречали. А встретив отпор, обзывали мегерой.
Так много в словах ее было всего невпопад,
И столько же глупости было в неловком молчании...
Снаружи - растерянный смех и блуждающий взгляд.
Внутри - замороженный мир в хрустале ожидания.
Так рано померк на людей ее радужный взгляд -
В жестокие руки судьба беспощадно кидала.
И часто ладони, что тайно давали ей яд,
В минуты отчаянья к сердцу она прижимала.
Уже и не вспомнить, когда наступил тот предел,
Когда ледниками сковало наивное сердце.
Избрала себе одиночества гордый удел -
Дабы не обжечься,не пробовать больше согреться.
Друзей не имела и часто гуляла одна.
Любила ночную прохладу и лес в полнолуние.
Пила одиночество, не разбавляя, до дна,
Спасая себя от рутины земного безумия.
"Жестокая!" - многие скажут, взглянув на нее.
Взгляд глаз голубых ее черствый, сухой, нелюдимый,
На смерть, не на жизнь, защищает щитом и копьем,
Натуру ребенка, что просто... хотел быть любимым.