Шелестят голоса.
Попадаются лица
В незнакомой толпе вдруг родные до слёз.
Сколько раз на земле приходилось родиться?
Сколько жизней своих приняла я всерьёз,
Суетой затмевая минувшего память,
Погружаясь в заботы слепого Сейчас?
Но, увы, не могу злободневное славить
И меняться, у этой же злобы учась.
Так и тянет застыть посредине движенья
И закуклиться меж нескончаемых дел,
И закончить души своей преображенье,
И уйти за немыслимый взгляду предел.
Но вокруг шелестят голоса, осуждая,
Проступают в прохожих родные черты.
За предел подниматься положено в стае,
Покидая пустые земные сады.
Рождество
Золотая звезда Вифлеема
В изголовье у мира стоит.
Наша жизнь – хитроумная схема
Всех грядущих и прошлых обид.
Но меж ними, ловушки сжигая,
Разгорается свет неземной.
Я себе говорю: дорогая,
Успокойся, усни – Бог с тобой.
И уходят обиды, мелея,
Превращаются в мудрые сны.
Ранним утром встречает аллея
Снежным светом сплошной белизны.
И на веточке каждой пушистой
Миллиарды рождественских звёзд.
Всё ловлю обновившейся мыслью,
Словно страж, заступивший на пост.
Единство
Легко ль иноверцу с отчизной расстаться –
С землёй, на которой родился и вырос?
Мне просто под сенью родимых акаций
Состариться,
Выйти на паперть, на клирос.
(Суму и тюрьму отвергать я не вправе,
Ведь я свою землю постигла корнями:
Не всё по нутру, что случается с нами –
Живущими в гор драгоценной оправе, –
И хлеба не вдоволь (так было и будет),
И радости все как бы с привкусом яда…)
Увы! – предназначены смертные люди
Не только для рая, но также для ада,
Иначе – зачем он задуман богами? –
Заполнены штаты работников вечных,
Изрядно, как в бане, натоплены печи
И всё не скудеют бадьи с батогами?
Чистилище! Нам ли его не страшиться?
Греховные помыслы – двигатель жизни.
Но хуже ль чертовская эта ушица
Того, что клокочет парами в отчизне?
Бог с нами!
И этим утешиться можно.
За лист – золотой, расписной, невесомый –
Порою прощаешь распутице тошной
Всю хмурую слякоть по замершим сёлам,
Все горькие думы о вымерших душах –
Вдруг их начинаешь считать листопадом.
Всё то, что в природе назначено адом,
Неполно без рая и Бога к тому же;
Коль есть Он – то есть Он и в нас понемногу:
В улыбке, в прозренье, в рассвете, в закате.
Узнать бы лишь – кто мы в единстве объятий
Паденья и взлёта,
Саттана и Бога;
Ведь жизни одной не хватает, чтоб вызнать –
Что всяк в этом мире и значит, и весит?
И знает нас только родная отчизна.
Зачем же метаться по странах и весям?!
Пятый сонет
Кто для голодных мог творить хлеба –
Сердец людских бесспорно ведал тайну:
Мы примем за действительность мечтанье,
Когда она убога и груба;
Хоромами прикинется изба,
Дорогой вдаль – бесплодные метанья,
И (боже, от подобного избавь!)
Стихами – слов печальных сочетанья.
Чем горше боль – тем слёзы горячей.
Тот властелин над миром, кто – ничей:
Не над насущным бьётся он, над главным;
Кто по ночам в бессоннице глухой –
Один, – вступал в неравный бой с тоской,
Тот побеждал, тот за пределы плавал.
Корни
Как дерево ветвисто! Сколько в нём
Хитросплетений, связок, почек… Просто
Извилистых затейливых отростков
(Подростков?)
Двух не сыщешь схожих крон,
Когда листвой их ствол не осенён.
Который раз пытаюсь разгадать
Зачем семейство веток так сплочённо
Стремится вверх, выкачивая мать
(Как звать иначе корень, обречённый
Ораву эту пестовать, кормить,
Терпеть лихие вылазки, проделки,
С ветрами схватки и с дождями сделки,
И не детей – стихии в том винить?)
Зачем тянуться к солнцу, так спеша
Ему подставить почки, сучья, листья?
А, может быть, древесная душа
Не корнем – кроной – чувствует и мыслит?
Быть может, дети матери своей
Спешат поведать все красоты мира,
Чтоб жизнь её во тьме была светлей
И не прошла её, ослепшей, мимо,
Чтоб знала мать: взмывает гордо ввысь
Её родное древо сотворенья?
Мы так же в мире все переплелись
И зрячи – только через поколенья!
Изобилие
Мне жаль, что ты, любимый, не прожорлив,
Как скажем дрозд ли, шпак ли, просто – тля.
Ломает ветки спеющий крыжовник,
Малиной сплошь усыпана земля,
Черно от слив в саду, и на подпорки
Для яблонь весь повыдерган забор.
Друзей, увы, не хватит для уборки.
Нам благодетель – всяк садовый вор.
У пацанов соседских пучит пузо,
Они пинают груши, проходя.
Деревья под своим тяжёлым грузом –
Как тучи плодоносного дождя.
Наш урожай скорей сравним с пожаром!
Бывает лишним щедрое добро.
Любой избыток – он, по сути, даром,
И если не в помойное ведро,
То попадёт в траву, сорвавшись с ветки,
Чтоб гнить молчком себе до ноября.
А наши чувства? – я сама нередко
Грешу такой же щедростью. И зря.
Апрель
Когда я в детстве слышала – «апрель»,
В груди моей как будто кто касался
Тончайших струн, и отзвук их казался
Зелёным, буйным, радостным, как ель;
Мне отзывалась звонкая капель,
И свиристель, прикинувшись свирелью,
Свои узоры ткал такой сиренью,
Что синь небес на город шла, как сель;
И шмель, влетевший в форточку с утра
И разбудивший всех баском забытым,
И зелень трав, ночным дождём умытых,
И ласточек мельканье у двора –
Сливалось всё в неистовую трель
Названья, что похоже на команду,
Где «ап» слилось с немедленным «теперь!»,
Смывая все незримые преграды,
Чтоб всё взорвалось цветом, осознав
Круговращенье вечное планеты,
Чтоб мы могли шутя ворваться в лето,
Держась за гривы вдаль бегущих трав.
Прошлогодняя муха
Муха, от холода еле живая,
Трёт свои лапки над строчкой стихов, –
Редакционная муха смурная
На мертвечине отвергнутых строк…
Скучных творений, похожих на кашель,
Груда пылится, растёт на глазах.
Письменный стол от ненужной поклажи
В старость впадает – в брюзжанье и страх.
Только почти что бесплотная муха
Кормится потом и чаяньем строк, –
Всех графоманов судья и подруга, –
Жить продолжает не в срок.
Знал бы о том незадачливый автор –
Чью отдаляет радением смерть,
Может, не стал бы подписывать завтра
В адрес редакции новый конверт.
Ноябрь
Для смуты или для разминки
Побеги будоражат мысль:
На ветке – тоненькой развилке –
Все времена на миг сошлись!
Ноябрь стяги золотые –
Лист за листом – уносит ввысь,
Но с треском почки налитые
Являют миру новый лист.
Благословен ноябрь, горящий
Багрянцем, зеленью, зарей,
Взахлёб живущий в настоящем –
Весенний, зимний, огневой!
Что в лето кануло, что завтра
Засыплет белым прахом враз –
Последним солнечным азартом
На карту ставится сейчас.
И гонят сок побеги к небу.
К ним шмель взъерошенный приник.
Вот Настоящее – лишь небыль,
Смешенье всех времён на миг.
***
Моему неумелому горлу
Не даются иные слова:
Несогласны со мной, непокорны –
Обозначу их в муках едва
До тех пор, пока доля сомненья
В них присутствует слабым душком.
Получается стихотворенье
Ни к чему, ни о чём, ни о ком.
Но прорвут и сомненья и муки
Как туман пробивают огни
Пусть и самые трудные звуки –
Лишь бы только правдивы они:
Словно в неводе в горле забьются
Рыбкой – жданной, такой золотой!
Вот слова! – и поют, и смеются,
И во всём солидарны со мной!
***
Встретились – и думали: навеки.
Но легло прошедшее как сталь
Между… О любимом человеке
Мне расскажет разве что печаль.
Нет, не та печаль, что грустной песней
Лишь подёрнет взгляд в вечерний час,
А печаль, что столько в мире весит,
Что ломает напрочь хрупких нас.
Я тебя на дно тянуть не вправе.
Я одно виновна в том, что нет
Радости в любви, что ты отравлен
Хмелем всех обид моих и бед.
Спотыкалась в жизни столько раз я,
Разбросала множество камней.
Собирать приходится сейчас их
Мне одной? – конечно, только мне.
Обними покрепче на прощанье,
Посмотри последний раз в глаза.
Не к тебе – к себе я беспощадна.
Мне любить, наверное, нельзя:
Ни любить, ни радоваться счастью,
Ни лелеять ласковый уют.
Выпадало это всё нечасто
Мне, рождённой горечью для смут.
Рада я, что миг хотя бы прожит
Как в мечте несбыточной, во сне.
Вспоминай почаще, мой хороший,
Без усмешки только обо мне.
Ведь должно же что-нибудь остаться
В памяти заветное у нас.
Сберегу несметное богатство
Нашей встречи я на чёрный час.
***
Вот и всё. Пора поставить подпись
Под бездарно пройденной тропой.
Каплею последнею торопит
Через край пролиться день пустой.
Труд Сизифов! – как тебя я знаю
Каждой клеткой, мускулом, тоской,
Ожиданьем, свойственным Данае:
Прождала напрасно звёздный свой
Час – в любви ли, в творчестве, в заботах,
Что питают жизни на убой…
Не-до-верье – это просто вотум
Как приказ воспринятый судьбой.
Слова
Шутя и яд переиначу
Движеньем губ случайным – в мёд.
Слова… Я с ними что-то значу
В системе знаковой – народ,
Хоть все слова – всего лишь поза,
Согласных гласности помочь
(Есть одиночки – знак вопроса,
И препинания, и проч.).
Легко склоненьем одурачить
Мечту – мол, если да кабы.
Но только так, и не иначе,
Мы вопрошаем у судьбы:
Зачем она манила тайной –
Придав надеждам смысл иной,
Слова слагая так случайно
То мукой тяжкой, то игрой?
Зачем её намёки – знаки,
Что с нами станется, когда
Уже двойной взойдёт во мраке
Давно погасшая звезда:
Мол, если знак один сотрётся –
Другой в себе удвоит смысл.
Но вот никак не удаётся
Проверить делом эту мысль.
Вот почему людские души –
И ад, и яд и мёд, и хмель.
Никто не знает к а к нарушит
Своим уходом смысл и цель.
***
Совсем не та беда, что прежде мнилась сущей,
Охлёстывает жизнь, как плеть в руках врага.
Реальность бытия сегодня мнится сушей,
Затерянной в волнах, грызущих берега:
Реальность снов, увы, становится угрозой
Затеянным делам в насущности земной.
Порой и я сама бываю под вопросом –
Как будто в небесах уже одной ногой.
Сбываются слова,
Грозит сомненье всходом,
Грядет мгновенный суд на каждой мысли тень.
Незримый смутный мир вовлёк меня в охоту,
Чтоб смутою ночей пленить весомый день.
Мораль иных миров, подмешанная в будни,
Реальностью своей нещадно бьёт под дых.
Мой прежде ясный взор слепым туманом губит
Проникновенье в суть причин и следствий их.
Что делать, а, судьба?
Ушла в бега я лихо,
Ты догоняешь влёт, ты сердце жмёшь в горсти.
… Хотела просто жить – бессмысленно и тихо,
Без озарений всех, грядущих на Пути;
Хотелось шить, стирать, обед готовить тупо,
От слуха к слуху жить, с соседками сойдясь.
Не хочет вольный дух смириться с ролью трупа:
Он с вечностью, увы, не прерывает связь.
Взгляд
Ветвь, полная дождя,
Тяжелая как гроздь,
Как грудь кормящей матери склонилась.
Я вглядываюсь в день. Я у природы гость,
И каждый образ – мне оказанная милость.
Тяжеловесность слов под стать нагим ветвям,
Усеянным дождём, его сребристым млеком;
И куст любой закрыт, как маленький вигвам,
Шатер, пещера, дом –
но не для человека.
Мы – только взгляд извне, природы зоркий страж:
Всё подглядеть, узнать, облечь в слова и мысли.
Наш разум – он вполне пиратский абордаж,
Но главное – куда:
в себя направлен? Ввысь ли?
Кому-то – свой кусок урвать от пирога.
Кому-то – подарить ещё одно открытье.
Вот почему не всех разумных чтут века.
Вот почему хочу всего лишь взглядом быть я.
Радость
Внезапно луч из туч, как из-за шторы
Провеется, вспыхнет розой в хрустале.
И пусть, что нам сегодня не по сорок, –
Играют чувства снова в сентябре,
И ждут сердца какого-то свершенья,
Как будто чудо нам готовит день,
И так же не приемлют утешенья,
Что свет в душе – от солнца только тень,
Что настроенье может поменяться
Всего от телефонного звонка.
Как в юности мне хочется смеяться
И быть хмельной от радости слегка,
И чтоб рука любимого мужчины
От будней к светлым праздникам вела,
И чтоб они случались без причины,
И чтоб меж ними наша жизнь текла…
Всего лишь луч в просвете неба вспыхнул,
А сколько света выявил за миг!
Случилось что-то радостное. Стих ли?
Ну, что ж, и пусть, – хотя бы этот стих.
***
Наступает и эта пора:
Рассыпается славы игра,
То, что тешило душу вчера –
Всё мура.
Нет и дела до новых обид.
От желаний душа не горит.
Взгляд, уж коли он с чем-то и слит, –
Монолит.
Эта хватка бульдожьей подстать.
Время будто бы двинулось вспять,
Всё былое так близко опять:
Дом и мать…
Тягой к детству болеет душа.
Всё сначала начать – не спеша
Вновь жила бы, ошибки верша,
Сном дыша.
Это – просто я прячусь от бед.
Ведь ни дома, ни матери нет.
Так светила угасшего свет
Бродит тысячи лет.
***
Нет ничего страшнее пустоты –
Непознанной, ей вечно быть пустыней,
Провалом окон в ночь, тоской мечты,
Несбыточность которой в сердце стынет,
И памяти провалом… Не одним.
Анестезией радости и счастья.
О пустота! Почти родимый дым –
Отечества минувшего участье
В людской судьбе. Как будто только звук
От отчества остался – без подпитки
Былой любви, что пьём их первых рук,
Из материнской ласковой улыбки.
Проходит всё. Но только пустота –
В душе, в судьбе, в деяньях, – бесконечна.
… Зачем, скажи, ты вдруг ушла т у д а?
Скажи мне, мама, что такое – вечность?
Пустой провал? Хмельное забытьё?
А, может, жизнь, отличная от нашей –
Добрей, теплей, наполненней и краше?
Ответь… Солги, отчаянье моё!