1
Ваш гудбай,
запряжённый ослом неверия,
прокатился по рёбрам,
по голове,
по глазам, днём и ночью открытым, как двери
самогонщицы Люси –
дайте две.
Небо рыбится вдаль,
а по флангам зверится,
а по центру лунища дикорастущая,
и ни слова о Боге.
Скажи, Медведица,
кто теперь обживает райские кущи?
Чьи ладони коптить,
золотить,
вылизывать,
чтоб хотя бы не насмерть,
а так – поболеть
и забыть до повестки,
до страшного вызова,
где пройдёт по спине семибедная плеть,
и – свободен.
Ни ада тебе, ни чистилища,
ни бесовских рогов,
ни дыхания серного.
Это просто как мантра.
Но есть дураки ещё –
после ада земного ожидают подземного,
насушив сухарей.
А глазницы колодцами
провалились,
и мрак,
и ушла водица.
Неужели такое – и не зачтётся мне?
Неужели за это – и не скостится?
Ваш гудбай,
запряжённый козой обиженной,
нахлестал по щекам и застрял в бороде.
Я лежу на траве,
и, кирпичными грыжами,
выпирают мобильник и пачка «LD».
2
У него понедельник,
у тебя воскресенье.
У него самосвал,
у тебя самосад.
Он до зайчиков лысый, и помнит Есенина.
Ты до чёртиков пьян, и как бог волосат.
Это было когда-то.
Страну подбрасывало
и роняло, как ЗИЛ-сто тридцать один
на грунтовке.
За белой вливалось красное,
за вонючим сырком оседал никотин,
и пестрела дорога,
дорога,
дорога,
уцелевшей извилиной,
соловьями-разбойниками,
и вперялись в кровавое ложе Сварога
разодетые в чёрные ленты отбойники.
Это было когда-то:
китайские тапочки
затирали следы половецкой конницы.
Волосатому богу разруха до лампочки,
не горится в огне,
и в воде не тонется,
и даёт привокзальная чебуречница –
прямо в парке на лавке.
Скажи мне:
как из бога обратно вочеловечиться,
как свободу семьёй орежимить?
Как напиться из тёплого крана после
причащения родником?
Как супружить долги,
как петь, пылесося,
как хлебать на балконе тайком?
Да никак.
На развилке, за объездной,
пожелаешь удачи – тот моргнёт аварийками,
и уедет,
оставив тебя со страной
и коробкою спичек,
у него же заныканной.
3
А на глобусе –
увалень шаткий,
протянувший копыта Гольфстриму,
с воспалённой культёй Камчатки,
и пришитой мошонкой Крыма.
Осушаешь бидон заздравия,
и вышаркиваешь ухабы.
Геодезия,
топография –
что вы знаете, глупые бабы?
Так и пнёшь размалёванный мячик,
оставляя тетерям тетерево.
Распирает восторг щенячий:
«всё моё!» – от заката до дерева.
А за деревом – Лукоморье,
а под деревом цепи растащены,
и твоя до икоты история,
и твои до мизинца пращуры.
Эту блажь как бесценный груз нести
до божественного предбанника –
через толпы орущей русскости,
через флаги и матюгальники,
через туши самопосаженных,
самоизбранных, самосотканных.
Не найти, а была, была же
Русь, не пуганная идиотами,
не заблёванная в подъезде,
не монголящая прислугу.
Ведь смеётся на видном месте,
и гоняет тебя по кругу.
4
Извините: на «ты» мне сегодня не можется.
Пробужденье всегда и мудрей, и старше.
Я ещё падишах,
вы уже не наложница,
и являете миру портрет комиссарши.
Вас печатать на баннерах,
и расклеивать
со страпоном, дубиной, и в кожаной рясе,
чтоб не лезли бомжи за цепями под дерево,
чтобы сам Черномор выходить побоялся.
Я искал вас повсюду – тогда ещё, будучи
малолетним, прыщавым онанопоклонником.
Я забрасывал сети, закидывал удочки,
вызывал приворотного джинна из тоника,
и всегда получалось.
Но снова как здрасьте:
не такая,
не то,
не та,
не вы.
Я ходил по стране, потирая запястья,
от ментов до ментов,
от Оби до Невы.
Ради вас я бы сдулся, и стал половинкой,
как положено в лучших домах Кукуева,
написал бы на вашу морскую свинку
завещанье, залез бы на стену без курева,
воплотился б Сиддхартхой ибн-Гаутамой,
да хоть дедушкой Лениным.
Семидорожье
замыкалось на вас,
и, семью вратами,
я всходил неизменно на ваше ложе.
А наутро опять просыпался с чужими;
и, в потёмках входную дверь ища,
вместо Будды, на подлых носочках пружинил
Хомо Ищущий,
Хомо Верящий.
5
Мечется сердце, аортами дрыгая.
Было бы оно как валентинка –
симметричное, задницеликое,
я рассовал бы по половинкам
бяку и мняку, чтоб не было месива
немузыкального, когнитивного.
Давайте поспорим: что бы перевесило? –
ради интереса спортивного.
Это морда из камня,
а сердце фугой
изнывает и пухнет флюсово.
Ваш гудбай,
запряжённый беременной сукой,
проскакал по нему,
понадкусывал.
Я мычу заклинанья, а небо не телится,
и, наверное, от бессилия,
наступаю на хвост этой дуре Медведице,
уходя по росе в Россию.