– Мне было всегда всего слишком мало, – он говорит, – и что?
Я в детстве боялся крыш и подвалов, но шёл туда, снова шёл.
А дай человеку летать, как птица, другой ему дай разгон –
а он всё равно чего-то боится, а чаще – себя самого.
Да тут уж тасуешь не ты колоду, себе выбирая квест…
Да нет, человек может что угодно – взойдёт хоть на Эверест,
и всё может быть для него возможно – ну, думаю, что почти…
Но что Эверест… А на Крест ты сможешь?.. Вот то-то… Тогда молчи.
И он затянулся цигаркой мятой, туман выдыхая вдаль.
– Да я отсижусь – а вон тот, распятый, опять получил удар.
Да я никому не подам и виду про страхи унылых дней.
А этот, распятый, почти добитый – а он всё равно сильней.
Да я-то свободен с любого края, с маршрутов уйду любых.
Не нужно мне в жизни другого рая, не нужно другой судьбы.
Да я отвернусь и уйду с дороги – на что мне ещё пенять?
А этот – непонятый и убогий – жалеет опять меня.
И он отвернулся, сгущались тени, и не было видно глаз.
И были недвижны вокруг растенья, и время застыло в нас.
И призрачный образ чужого неба плыл где-то вне дней и слов.
И путь наш недолгий, всё это «недо» значение обрело.
И он на прощанье сказал мне: – Ладно, забудь, мне пора, забудь.
Меня-то не знает никто, я спрятан, я сам себе выбрал путь.
Я скроюсь от бури, миную грозы, укроюсь на самом дне.
Лишь этот, в которого вбиты гвозди – Он знает всё обо мне.