Оговорчивый текст молитвы
в доверительной стыдобе
по листку, как по зубу бритвы,
иногда я читал себе.
Спотыкаясь в старославянском,
возбуждая свою вину,
растолковывал я пространству
задушевную слабину.
И следили, чем стал читатель,
как из окон, с лесных икон —
сын-младенец да Божья матерь,
те, кому тихо верил он.
А к концу, где припасть пришлось бы
сургучевый «аминь» трубя,
что-нибудь вроде личной просьбы
добавлял я и от себя.
Не по писаному в скрижалях,
а о том, как сейчас живу, —
о залетных своих печалях
и несбывшемся наяву.
И молчали в кромешной зоне
не роддом, не кривой погост
и не старец на зыбком фоне —
эпидемия крепких звезд,
не давая почти ответа,
отчего так беда густа,
намекая на то, что это
предрассветная суета.
И стихала душа, как битва,
и прощая, была права
унизительная молитва —
несговорчивые слова.