В час курносой пропасти да жуткости,
если нет вокруг и сам-один,
у войны былой, у мерзлой глупости
валенок займи и керосин.
Уж кому — приврать тебе заранее,
чем лечить холщовую беду,
уж куда — смущенье и прощание,
души вслух и годы на ходу.
Человеку, ощущенцу, неучу,
как ни приобщен, причтен и проч.
к до`быче добра и ко всеобучу
дисциплины, не о чем помочь.
Гимнастерку тихо расколдует он,
скуксится, и сколько ни зови,
будет только крохотно и суетно
на краю несделанной любви,
будет приступ елочной знакомости,
штык тревоги, мутные круги
керосина — в сиротливой емкости
и собачьих валенок — с ноги.
И за то, что с ветошью болотною
свыкся он, растекшись на мели,
выйдет корневое и животное
эхо из протянутой земли,
заклубит с ветрами телеграммою,
приголубит всех и никого —
кровное, кондовое, то самое,
нарезное-доброе, его.