Порвалась на шее нитка,
хвать за грудь — и тихо мне
стало жутко, стало жидко
в первобытной стороне:
затерялся мой нательный
в кривизне случайных мест,
мой предсмертный, мой смертельный
потускневший медный крест.
Не впервой не ожидая,
что я сердцу изменю,
он со мною был, когда я
загибался на корню,
и в неровный час возврата,
выпрямляясь из земли,
я любил его как брата,
ну а он — горел вдали.
А когда трясли заботы
и кидало вкривь и вкось,
говорил ему я что-то
«ты уж, Господи, не брось».
И спасала кошка-сила,
и впрягался ангел-друг,
и везло, и проносило
сквозь натруженный испуг.
А случись ходить мне снова
на краю, где жизнь проста,
я найду тебя, честного
и нательного Христа.
Я подняв тебя, повешу
на сноровистый гайтан,
и, даст Бог, не сглазит леший
и не высушит шайтан.
Мне не то в тебе дороже,
как ты верен был иль строг,
а что ты прощал мне все же
то, что я простить не мог,
и что в день, когда сурово
над Землей сверкнет заря,
за меня замолвишь слово,
ничего не говоря.