Былое смутно – книга за стеклом –
Не вскрыть, не возвратиться, не увидеть...
Босяк юродивый в разорванной хламиде
Пред образами истово челом
Поклоны бьёт, и золотой оклад
Поблескивает в пламени лампад.
Опашень княжеский измятой шкурой льва –
Парча и жемчуг – с плеч небрежно сброшен,
И княжий посох пылью запорошен,
И как в бреду срываются слова:
«О Господи, покуда и отныне
Оборони мя от моей гордыни».
На площади копыта месят грязь,
Собачьи головы с метёлками у сёдел.
Опричь боярства грезишь о свободе?
Что замышляешь ты, Великий Князь?
Собором князь венчается на царство
Не с гонором, во имя государства.
А впереди великие дела,
Достанет воли, разума, свободы,
Расправлены орлиные крыла,
Москвой объединяются народы.
Российская раскинулась Держава
Чужим на зависть, а своим на славу.
Не потому ль несчитано врагов?
Сжигает жадность, ненависть и зависть.
С каких скупых заморских берегов
Идёт молва, чтоб клеветой ославить?
Липучую паук сплетает вязь,
Пока ещё не видную до срока,
В Европе палачом объявлен князь,
Вместилищем безумного порока –
Иезуитский принцип: «Победить
не можешь силой – отрави наветом».
Иной слушок коварнее стилета,
А клевету всего трудней отмыть.
Прижгла печать царя, как палача,
И ложь, и яд, и гной в чужих речах:
Шпионы-латиняне всех мастей,
Легаты католического света
Умеют лгать, поклявшись на Кресте,
И выгоду свою блюдя при этом:
«Сыноубийца, деспот одержимый,
Палач, охальник, грязный живодёр.
На плахе окровавленный топор…».
Придуман миф невероятно лживый
Чтоб нарядить царя в обличье зверя.
И были люди, склонные поверить.
Без малого, спустя три сотни зим,
Поверил многомудрый Карамзин.
А Русь как будто бы взросла сама собой?
Не тяжкими трудами и упорством?
Быть может, чудесами и мольбой
Возник простор земли несметновёрстной?
При Грозном Русь в два раза приросла –
Кто б оценил великие дела.