Рассвет едва коснулся облаков,
Когда я моря ощутил объятия,
Нырнув, как в сказку.
И, прощай, апатия!
Лишь здесь могу летать я вновь и вновь!
И полетел в подводный этот мир,
Дивясь его красе и переменам.
Бычков, конечно, встречу непременно,
Дельфина, может быть, он друг, кумир.
Эх, хорошо бы плавать так, как он,
И так же видеть без очков или же маски!..
Я слушал море, принимая ласки
Касаний нежных от бегущих волн.
Морские чайки, тренируя голос,
Кричали что-то Богу в небесах…
Седой мартын, наверное, в летах,
Молчал, сев на скалу, как колосс.
Скала напоминала великана
С огромным носом, и открытым ртом.
Был одноглазым великан при том.
В боку дыра зияла, словно рана.
И каждый раз, при протеканье волн,
Сквозь эту дырку, слышалось шипение.
Тебе, так больно волн прикосновение?
Спросить хотелось.
Что ответит он?
Но тут мартын седой захохотал,
Как будто мысль мою подслушал:
- Он – каменный, - кричал мне, он – бездушный!
А ведь он прав, бесспорно, хоть нахал,-
Подумал я, ныряя в глубину,
Скрывая мысли от пернатого соседа.
Змею морскую вдруг увидел за обедом.
Бычка поймала. Я спугнул её во тьму.
Змея укрылась где-то меж камней,
В тени качающихся водорослей бурых.
Змей развелось, – подумал я тут хмуро,-
Не доставало этих лишь чертей!..
Я лёг на воду, к небесам лицом,
А море ласковой волной толкало к брегу…
Рассвету радовался, утреннему бегу
И даже тучам, отливающим свинцом.