За уши меня поднимали,
Спрашивали: – Кремль видно?
И отвратительно хохотали,
И обожали обидно.
Всё это было шуткой ,
Как многие шутки на свете,–
Немного откровенной и жуткой,
Словно ты – голый,
А на тебя – светят.
Я не терпел униженья,
Я словом своим и делом
Отвечал на свое искаженье,
И кровью губ
Душа пела.
Юность моя и молодость
Были и куда-то исчезли,
С ними сила моя и гордость, –
Как пёс под осень – облезли.
Давно не поднимают за уши,
Не спрашивают:
– Кремль видно?!
Я скучаю по этому даже, –
По детским шуткам обидным.
Они кажутся теперь не обидными, –
С нынешней высоты перевала,
И мне порою так стыдно,
Что душа психовала, восставала.
О наивное детство смородиновое,
О излишне серьезная молодость,
О моя непричёсанная родина,
Моё прожитое – Богу было угодно!
И пойму я едва ли,
Будучи в неведомой обиде:
Зачем меня поднимали?
Что мне в Кремле нужно видеть?
А ведь я до сего дня
Кремля по-настоящему не зрел.
Быть может, увидел бы тогда я,
Жизнь бы свою
По-другому спел.
22 июля 217г.