Сытая темень неспешно ползет на рассвет,
Густо увешаны стены изношенным прошлым,
Вязнет уставшая муха в крахмаленной прошве,
Хоть и моложе салфетки на тысячи лет.
Крылышки ветхие - краток отмеренный век,
Что-то рисует на белом измученным тельцем.
Цокает маятник через прикрытую дверцу,
Бдит домовница, за ночь не сомкнувшая век.
"...Нынешний барин и вовсе не ровня отцу.
Тот был - красавец, да норову больно крутого.
Помню, невеста боялась промолвить и слово
В час, когда шла с ним на Красную горку к венцу.
Белое кружево, да золотое шитье,
В вырезе низком слезою сверкала подвеска -
Бабка-помещица приберегла для невестки,
То-то на диво разинуло рты мужичье.
Чин-чинарем отгуляли. Да, знать, не к добру
Черными брюхами тучи мели над усадьбой -
Горькою редькою стала медовая свадьба.
Уж, лютовал-то хозяин в мужицкой к утру!
Шумно крушил, что легло под пудовый кулак,
Разворошил диким криком родные хоромы,
Об пол ударил кривого лакея - Ярему,
Да обихаживал плеткой и этак, и так.
Знать, поделом! Коль, охоч до чужого добра,
Только тебе и глотать, что кровавую юшку.
Сжалился барин - в солдаты отдал за понюшку.
Да не вернулся Ярема со службы обрат.
Долго шептались дворовые: мол, оговор.
Что загубили зазря неповинную душу -
Барин не смог драгоценность свою обнаружить,
Как не был луплен жестоко бессовестный вор..."
Тщетно стараясь тепла накопить про запас,
Зябнет старуха к утру под тряпичною грудой.
Только и греет в мешочке под тощею грудью,
Спрятан до лучших времен, ограненный алмаз...