Всё время боль в душе у Николая,
Бессонной ночью думает о том,
Что жизнь несправедливая такая:
Одним даются все блага с трудом,
Другим же на тарелочке с рожденья
И счастье, и богатство, и успех.
От этих дум нет в жизни наслажденья,
Давно не слышен Николая смех.
Встает он утром хмурый и усталый,
И надевает китель без погон,
Что от отца-военного остался,
Сует в карман мобильный телефон,
Который он купил на распродаже
Когда-то, отвалив пятьсот рублей.
Потом надев отцовскую фуражку,
Выходит он из дома поскорей.
Идет не на работу: нет, не будет
Горбатиться на всяких богачей.
Несет сдавать стеклянную посуду,
Скопившуюся за пятнадцать дней.
И вот в руке уже шуршат две сотни.
Употребив чекушку в три глотка,
Заросший, непричесанный и потный,
На всех глядит теперь он свысока.
Вон парочка целуется развратно,
Подходит Николай, сквозь зуб цедит:
"На вас смотреть ну очень неприятно,
Совсем вы потеряли, вижу, стыд.
А в это время где-нибудь в Дамаске
Людей буквально косит пулемет."
И добавляет громко зычным басом:
"А ну отстань от девушки, урод!"
... С земли поднявшись, плюнув сгустком крови,
Наш бедолага продолжает путь.
Пивком поправив слабое здоровье,
Увидел, как в кафе шашлык жуют.
Ворвался разъяренный, взгляд горящий:
"А в Африке детишки без еды!".
Охранник, бедолагу прозевавший,
Схватил его за шкварник:"Снова ты?!"
... Под вечер весь избитый, мокрый, грязный
Почти вползает Николай в свой дом
И на полу он засыпает сразу,
И снится, как мальчишкою с отцом
На танке мчится пыльною дорогой.
Таким счастливым не был никогда!
Но тут схватило судорогой ногу,
Глаза открыл - и снова до утра.