ГАЛИЧ
(полупоэма)
...секрет открою:
пишите кровью.
В. Винарский
На небесах, где от звезд нет отбоя,
А галактики – просто клочья,
Мечется шарик в венце голубом
Брошенной кем-то точкой.
Здесь ни залечь, ни уйти «в никуда»,
За горизонт событий,
А до Парижа – рукой подать,
Как за газетой выйти.
Но тебя не дождался Питер.
Улетел – не вернуть гнезду.
Что ж, и падающий Юпитер
Всё не падает на звезду.
Всё ли было тогда случайным,
Словно пуля шальная, рок?
Как бесшумен полёт чрезвычайки,
Сбрасывающей перо!
Только ‘кадиш ли – «Йитга‘даль...»,
Со святыми ли упокой ...?
Что ж Ты, Господи – Боже, дал
Быть ручьями, а не рекой.
Время радости и печали...
Прогремела судьба, и вот...
Но не твой он – аккорд прощальный,
Твой законный удел – эшафот.
И не голосом разгитаренным
Ты войдёшь в незнакомый дом,
А печалью строки,
нам подаренной,
Своим временем и судом.
. . . . . . . . .
И как встарь : к Голиафам опричнины,
Под колючку ли, выстрел винтовочный,
Из толпы, сквозь молчанье привычное,
Вышел крохотный мальчик с веревочкой.
А у них – государево варево,
И ракеты – я столько не видывал,
И заборы с запорами дарены,
Что им – камешек этот давидов.
. . . . . . . . .
А барачную страну почти до полюса
Будят лаем псов, сапожьим топотом,
«Но – гремит напетое вполголоса,
Но – гудит, прочитанное шепотом...»
А вокруг, как дело богомольное –
Пленумы, советы и комиссии:
«Что ни день – фанфарное безмолвие
Славит многодумное безмыслие».
Среди стен, в которых
храмы – опиум,
Человек – материал посадочный
«...«Эрика» берет четыре копии –
Вот и всё. И этого достаточно».
Там, где на весах молчанье-золото,
В молчаливом прииске-утопии
Зазвенели невидимки-копии,
Как по рельсу. Как по рельсу – молотом.
И везде – под тропиками, стужами,
Отстраня провидцев и вещунь,
«Спи, но в кулаке зажми оружие –
Ветхую давидову пращу».
Но на что они, сатрапы, вотчине?
Стражей при скрижалях – им завещано.
Камешек, – да это же пощёчина,
– Обслужить пощёчину затрещиной!
«...И не к позорному венцу –
колесованьем,
А как поленом по лицу –
голосованьем...»
. . . . . . . . .
И проклюнулась бардов поросль,
ты же – всегда один,
Напролом, не с толпою – порознь,
не искал середин,
На скалу, не боясь оступиться,
шел на глыбу, пронзившую век,
Чтоб укрыть тебя плащаницей,
раздавленный человек,
Против вселенской кары,
что претерпеть суждено...
Благословенье дару,
которому это дано.
. . . . . . . . .
А мне всё никак не напиться
из твоего родника,
Сердце беспомощной птицей
бьётся в твоих руках,
Этой пронзительной боли
здесь облака, острова,
Губы мои невольно
шепчут твои слова:
«…Душ Ловец, Ты вышел на рассвете
С бедной сетью из расхожих слов.
На исходе двух тысячелетий
Покажи, велик ли Твой улов?…»
Невелик. Но в годы, где химеры
делят небо с черным вороньём,
Кто-нибудь под дулом револьвера
приближает царствие Твоё.