Когда заблеванный тухнешь в сортире,
Хрущевских плановых сот,
В руке телефон, что свяжется с миром,
Но с кем из него? Я вспомнить не мог.
Когда заблеванный, пьяный в сортире
Лежишь прижимаясь к холодному полу,
Приказ отдаешь любой из извилин:
Напомнить кто был тебе дорог...
Напомнить, что б номер его воссоздать.
Разорвать разговором дудение труб.
Но меняя одну на другую трубу-
Объединяешь гудение в сонату одну.
Где главные трубы - бесконечная До малой октавы,
Педалью зажатое протяжно мычит;
И телефонные - лога Ми в четырех четвертях
или может в восьми...
Камнем на шее, никак не спасением,
Не песней веселой на фоне забвенья,
Мир звуком на два делит эту дыру:
Есть гулкое туууууууу
И занудно тууу тууу
Вот я машинист, имя выберу Петька,
И пока на звонки мои никто не ответит,
Я дергаю треугольничек где то там сверху,
И гордо вещаю Туууу Туууу!
Но ни пассажиры ни абоненты
Внимание ко мне не обретут.
Тоскливо трясутся в вагонах сортирных,
Не чувствуя мою озорную игру.
Мой друг мне изрек: -
"Таких как ты сотни".
Да и я всегда это знал.
"Найди себе друга такого как сам".
"Но я в дружбу не верю "-тому парню сказал.
И он без раздумья ножом или лезвием
С меня имя друг безжалостно срезал.
А я не клейменный ни кожей ни сердцем
Нарисованный луч превратил в миг в отрезок
И от меня точки А, отсчетом навечно приклеенной к месту,
Мечом (а быть может копьем)отстранялась, ближайшая ранее Б.
Когда заблеванный, обожравшись таблеток,
Лежишь на сколотом кафеле,
Вся жизнь превращается в фильм
Тупых артхаусных дяденек.
И чем больше так кажется,
Тем сильнее желание смыть в унитаз этот мир,
Что хранится у каждого в правом кармане
Полуразряженных вами мобил.
Мои женщины спят им нет и дела.
Да и как же их известить,
Что рука моя тянется к спусковому крючку,
Который смоет их вниз.
Когда полумёртвый в хрущевском сортире...
Всегда некому позвонить.
Да и зачем?
И что бы сказал я?
И хочу ли слышать ответ?...