а что это мы так сидим с вами, милая?
давайте, я угощаю, выпьем и уши вымылим:
мы друг другу не мало зла наделали,
и немало сказано слов было.
и не мало, не много – а ровно, как было надобно,
а слово течет – не сахарной радугой,
не сахарным угощением – фаллическим символом.
не отвертишься, что это все ересь и наносимое,
не скажешь ведь поперек правды лезущей, матовой
пеленой в глаза, не стесняйся, сглатывай.
ну же, барыня, вы – кусочек лакомый,
и тут еще как посмотри, кто из нас белорукая, хрупкая,
а кто малая да удалая, ярая да вешняя, а кто злаая сука, безумная.
кто собака драная, кто стишками вешает – ноша тягостна,
в горсти ягоды – языком черешни томно так перекатывать:
сладко тебе или сладостно?
разница есть, а ты попробуй вычлени (без аналогий типа «члены-х/уи»).
а давайте, чтоб не сидеть и
не во-ро-шить,
мы попробуем просто, отбросив прыть,
по стакану горькому – слезы крепкие – крепкие, как наш быт,
выпить, вырыдать, выстругать
из себя божие и омыть,
пить как настоящие пианисты – откинуть голову и хлестать из горла,
я хоть не пианистка, в отличие от вас, сударыня,
но пить так – судьба, судьба.
что тут поделать? сидим и друг к другу незримо ластимся,
пастила тошнотворно-сладкая, как и все сладкое – тошнотворным кажется,
и на привязях ненависть – просится, скалится, дразнится.
супротив – убродившееся насилие и одинокая странница,
мученица и бл/ядская матрица,
сколько уж слов на тебя истрачено, а все равно не вмещаешься.
меня целует в щеку окосевшее, слепое отчаянье,
я касаюсь губами щеки моего эро-бога –
он нальет мне чай, уложит в свою кровать, пахнущую так, что от этого я кончаю.
уходят хмель и тревога, и ты уходишь.
ты знаешь, как дрожат мои ноги, когда я понимаю, что
мой бог делает для тебя много боле, чем то, что я получаю,
так почему же, сука, ты так недовольна?
я могу назвать тебя бл/ядью, барыня, но верно будет обратное,
помешавшаяся, фанатичная и юродивая -
это я всё, это всё я, я всё это, одно и единое, мое, одно, несказимое.
представьте мое состояние: прошу у господа, в которого я не верую,
не помощи, облегчения, а сил на дорогу,
я ху/ева Ариэль, обменявшая хвост на ноги,
на ноги и вагину, и даже не знаю, что болит больше -
каждый шаг – вонзает во стопы иглы,
каждый член, побывавший во мне – в сто крат обиду множит,
обиду за тот самый фаллический символ, которому я отдалась,
который так и не успела познать – как уверенность, что это лучше сахарной радуги,
вызывающий рвотный рефлекс только от глубины во мне.
тут глубины моего горла и рта, из которого ныне льются слова, не плывут кораблики.
барыня-сударыня-милая-странная девочка, уходи, забирай и его с собой,
я останусь безмолвным безбожником, для которого всё – ху/йня,
для которого всё осталось в прошлом
рыбьим его хвостом.
найти ту стадию опьянения – между горестью и отключкой –
где я говорю о тяжелой судьбе России,
где я плачу в плечо незнакомца без желания переспать с ним,
где я еще не убога, но уже не колюча – одно бессилье,
разверзнутое ничто, на высоте своего безразличия к себе и всем окружающим,
аутоэротична, как в детстве, способная достигнуть этого состояния
без помощи наркотиков, алкоголя и мастурбации до множественного оргазма,
когда я закатываю глаза и вижу внутри своего сознания
бога, сочащегося спермой и плазмой,
вышедшего из режущих волн wi-fi и пламени.