В детстве привык я полагать,
Что одиночество
Вовсе не следует искать.
Нечто, что есть у каждого,
Под рукою лежит, как нагота,
Не то чтобы верна иль неверна
Вещь очевидная, сполна
Понять её не составит труда.
Минув двадцатилетний возраст, враз
Труднее стало добиваться своего,
Хоть все равно чего хочу сейчас,
То больше нежеланно, но ради чего,
Наедине с собою должен достигать,
Набора фактов, чтоб их выражать,
В понятиях других, иль это так -
Для равновесия притворство напускать.
Намного лучше в обществе остаться!
И для любви кто-то еще тебе необходим,
Будет в наследнике дарение нуждаться,
Славным соседям в прихожанах
Есть нужда, а если кратко -
То наши благодетели – всецело социальны,
Если уединенья лишен и бередишь ты раны,
То ясно: ты не правоверного десятка.
Затем, лукаво закрываю дверь.
Камин пылает. Ветер за окном
Приближает дождь. Теперь
Уединение без всяких возражений
Поддержку кроной пальмы посулит;
И как актиния морей, улитка простая
С опаской раскрываясь
Сумеет мою самость проявить.
When I was a child, I thought,
Casually, that solitude
Never needed to be sought.
Something everybody had,
Like nakedness, it lay at hand,
Not specially right or specially wrong,
A plentiful and obvious thing
Not at all hard to understand.
Then, after twenty, it became
At once more difficult to get
And more desired — though all the same
More undesirable; for what
You are alone has, to achieve
The rank of fact, to be expressed
In terms of others, or it’s just
A compensating make-believe.
Much better stay in company!
To love you must have someone else,
Giving requires a legatee,
Good neighbours need whole parishfuls
Of folk to do it on — in short,
Our virtues are all social; if,
Deprived of solitude, you chafe,
It’s clear you’re not the virtuous sort.
Viciously, then, I lock my door.
The gas-fire breathes. The wind outside
Ushers in evening rain. Once more
Uncontradicting solitude
Supports me on its giant palm;
And like a sea-anemone
Or simple snail, there cautiously
Unfolds, emerges, what I am.