Свободы врач обоих нас лишает,
Мы оба-два не дружим с головой.
Быть рядом не смущенье мне мешает,
Мешает мне барьер языковой.
По-русски я, вы – только на иврите
(На нём произнесу лишь пару фраз)…
Как грустно это, что ни говорите,
Моя пышноволосая Адас.
При виде вас душа моя вспарила,
И вот не опускается никак.
«Учи язык!» – мне мама говорила.
Зачем её не слушался, дурак?
Теперь не подойти для разговора,
Лишь глупо улыбаться всякий раз…
При виде вас совсем свихнусь я скоро,
Моя пышноволосая Адас.
Мы в общем коридоре и в столовой
Встречаемся глазами и душой.
Для вас на всё я, в сущности, готовый,
Да жаль, что лодырь, в сущности, большой.
Как жить в Стране, иврита в ней не зная?
Ведь это ж, блин, язык еврейских масс…
А впрочем, «масс» для рифмы лишь, родная,
Моя пышноволосая Адас.
Вы с книжкою обычно на прогулке
Сидите и изволите читать.
Я – сбоку, и удары сердца гулки,
Аж меряют давленье мне опять.
Но вдруг однажды стану я в почёте,
И на иврит стихи переведут,
И вы, любя читать, и их прочтёте?
Задумавшись на несколько минут,
Тихонько усмехнётесь: «Про меня ли?»
Да-да, не сомневайтесь, всё про вас –
Без вас в больнице выжил бы едва ли,
Моя пышноволосая Адас.