Вскинет крылья заря над твоим голубым курганом,
разрастётся и выпорхнет в ясную стынь небес.
И зайдутся огнём, красной пеной вскипая, раны,
и осыплется глиной надменный и грубый срез.
Под орудием гулко застонут, проснувшись, камни,
и удары лопат возродят в костяной груди
голос сердца - забытый, настолько глухой и давний,
что не вспомнить эпох, не увидеть - как ни гляди.
Там лучи хороводят и песни с высот слетают,
чтобы в памяти чьей-то греметь и звенеть, как сталь.
Тех, кого увлекала надежды игра пустая,
не осталось в живых. Не осталось и в мёртвых. Жаль.
Только ты уцелел в этой насыпи лет... столетий,
и всё так же дышать невозможно сквозь пыль времён.
И дрожит на ветру голубая волна соцветий -
гиацинтов степных равнодушный земной поклон.
Так смотри же в ушедшее тьмою глазниц суровых,
что там выстыло, замерло: слава? Проклятий слог?
Крик мечей, резвый ход колесниц и... Слово,
то великое слово, что жизни даёт итог.
Мир теперь беззастенчив, другими глядит глазами,
разгоняя дарованный смертью покой земли.
Снова в дивную даль под серебряными парусами
над уснувшим тобой проплывут облака-корабли.
Ради этого стоило вновь оказаться сверху,
пусть ни имени нет, ни твоих боевых знамён.
Это плата за вечность. И прошлое слабым эхом
повторяет протяжно: за жизнь не дают имён.
Это стоило, верно, того, чтобы здесь, над ямой,
ты лежал - пожелтевший и грузный - и видел синь!
Гиацинты сияют весной первозданной самой,
и заря улетает в небес колдовскую стынь.