В какой-то мере, и в немалой,
все женщины сегодня невротичны,
психопатичны или истеричны,
и это вроде б нормой стало,
не всем заметной, но привычной.
Все меньше женщин с умным взглядом,
все больше в милом образе лукавом,
а у Элен был - странный взгляд,
был умнооким постоянно.
живой, но и немножко пьяным.
Глаза встречают — и следят,
блестят, но и во тьме висят.
Она была с "приветцем" тайным,
но и художественно явным,
не только нервно-сексуальным,
объект художнику желанный,
то радостный, а то печальный,
объект из глубины вдали,
в которой видимы слои
звучащей яркой кривизны,
но я не Сальвадор Дали.
В ней виделась — летящая игла…
Запекшая — полет иглы — смола…
В ней было… что-то… от испанки,
и от вьетнамочки, зачатой от хохла,
и от беспылкой англичанки
гордящейся что холодна,
и от испуганной еврейки,
застигнутой на парковой аллейке:
отдавшейся бандиту на скамейке
в любимом, сереньком, воздушном мини-платье
с кружавчиками вкруг цыплячьей шейки, —
уже отплакавшей, счастливой, что цела,
дала без истязаний, без объятий,
которых, может быть, ждала, давно ждала,
не на скамейке, а в надушенной кровати…
Мужчинам крайне редко глянется
тип этих женщин, столь невзрачных, —
заметно мутных, непрозрачных,
а мне он близок, этот тип,
его сухой альтовый скрип,
из неизвестности зовущий,
грустящий под смычком ползущим.
Я вслушался. В окошко глядя,
встряхнув висюличные пряди,
сок овощной глоточками пила,
ногтем по чашечке чуть слышимо скребла.
К столу подсев, не шевелясь
сказала «извините грязь,
я не успела все собрать
и не умею принимать».
Глаза... то плыли, улыбаясь
уютным мыслям, в них купаясь,
а то... внимательно стояли
и изучали взглядами врача.
То словно б втягивали, звали,
очами виделись и всепрощали,
хотелось жить в таких очах,
а то, как бы молящие прощать,
удара и пощады ждали,
ресничками бессильно трепетали,
пытались что-то спешно сообщать,
вспорхнуть хотели — и не получалось.
Сжималось что-то в ней
и разжималось,
рождало эротическую жалость.
Хотелось резонирующий фаллос
умять под складками плаща,
а плащ — не возникал,
не представлялось…
Мне голос сердца говорил:
твори ее в себе, твори!
Но я не Сальвадор Дали.