И в клетках зарифмованных созвучий
поют дрозды и зяблики мои.
А я хочу, чтобы старались лучше
и песней разгоняли мрак и тучи
над красотой и щедростью Земли.
Чтобы печалью раненная дева,
грядущему в улыбке отказав,
вдруг расцвела от этого напева
и сохранила плод, обретший чрево.
Чтобы любви сорвавшийся состав,
уже готовый в скрежете и громе
вагоны мять, катиться под откос,
в последний миг, как ветка на изломе,
к стволу дороги заново прирос.
И вот тогда скажу плененным птицам:
«Теперь свободны. Бог вам крылья дал,
чтобы к нему в небесный край стремиться
и новым песням у него учиться.
Я все сказал».
И улетят. Что этим перелетным?
И даже на прощанье – ни щелчка.
Я стану нем как пугал огородный,
гоняющий от бледного стручка,
пугающий ворон, иных пернатых,
стрекочущих и падких своровать.
А певчие мои над чьим-то садом
начнут весною песню подбирать,
прочистят горлышки росистою прохладой
в веселых красках утренней зари.
Им кроме песни ничего не надо.
Ты только имена им подбери
и в клетки зарифмованных созвучий
насыпь зерно, не вспомнив обо мне.
ведь у тебя им, несомненно, лучше
петь то, что ты подслушал в тишине.