Когда при чтении книги всё мое тело холодеет и никаким огнем не согреться, я знаю: это поэзия. Когда я физически ощущаю, что у меня с головы сняли крышку, я знаю: это поэзия. Вот мои способы опознать поэзию. Разве есть другие?
Э. Дикинсон
В диалоге, или, скорее, в интервью, участвуют двое. Один, некто N, - любитель поэзии. Он, собственно, и высказывается. Другой, S, только задает вопросы. Мнения г-на N можно назвать крайними – его суждения, спровоцированные собеседником, порой кажутся абсурдом. Кто в здравом уме станет сводить практически к нулю общепризнанные достижения отечественной школы поэтического перевода? Многие ли воспринимают поэзию с таких максималистских позиций, как N? Но нельзя отрицать и горькой правды, присутствующей в его речах. Точка зрения, доведенная до предела, до логического завершения, отражает реальные проблемы рельефней и острей, чем ее вежливое, многократно сглаженное изложение. Публикатор дистанцируется от крайностей в предлагаемом вниманию читателя монологе, но полагает, что этот голос должен быть услышан.
N Я люблю стихи.
S Что именно понимаете Вы под любовью к стихам? Хотели бы Вы, к примеру, чтобы вся нужная Вам информация – научная, политическая, справочная, письма Ваших друзей – была облечена в стихотворную форму – с рифмами, размерами и тому подобными украшениями? Ведь такое практиковалось в иные эпохи.
N Нет, конечно. Для передачи информации проза – научная, деловая, публицистическая, эпистолярная – куда более приспособлена. Она хорошо развита и выработала множество приемов, позволяющих сосредоточиться на оттенках смысла.
S А художественная проза? Не хотелось бы Вам иметь вместо повестей и романов поэмы и романы в стихах?
N И тут нет. В центре художественной прозы повествование о некоторых событиях, исследование судеб и психологии людей, она часто содержит размышления, непосредственно авторские и вложенные в головы персонажей. Тут проза, не стесненная формальными ограничениями, сильнее стихов. Возьмем два крайних примера. Неужели, чтобы следить за хитросплетениями детектива, мне нужны размер и рифмы? И вслушиванию в пафосные и несколько тяжеловесные суждения Льва Толстого такого рода заорганизованность тоже только помешала бы. Блестящие поэмы и романы в стихах существуют – они приходят к нам из прошлого, когда проза была менее развита, но даже гениальные образцы этого рода прозу не заменяют.
S Итак, оставляем стихи стихам, т.е. текстам, написанным в столбик и использующим специальные приемы звуковой организации – размеры, рифмы и т.д. Наверно, Вы любите читать такие тексты?
N Терпеть не могу. Заурядные стихи хуже заурядной прозы. Та хоть какую-то информацию может нести. А тысячи страниц, заполненных заурядными, если не плохими, стихами, совершенно бессодержательны. Но их приходится пролистывать в надежде отыскать что-нибудь хорошее.
S А как Вы догадываетесь, что нашли хорошее?
N По внезапно охватившему волнению, по желанию повторить, перечитать, вслушаться. А порой и больше – возвращаться, запоминать, твердить, и так без конца. Конечно, от состояния души многое зависит – то, что очень понравилось, порой со временем нравиться перестает. А глядишь, вернешься через какое-то время – и опять запоет в душе. Но качество, раз заметив, сознаешь все равно, даже если в текущий момент его действие ослабло.
S Выходит дело, Вы любите не читать стихи, а их твердить. И не все, а только любимейшие. А чтение стихов – просто необходимое средство для отыскания новых любимых?
N Отчасти так. И все-таки элемент объективности в моем чтении есть. Случается, что глаз останавливается на строчках, совсем не моих, но на которых нельзя не остановиться, про которые я чувствую с полной ясностью, как они могут жить и служить другим. Могу ими даже восхищаться. Но, конечно, главное – это те строчки, отрывки, целые стихотворения, которые нужны лично мне, с которыми живу, без которых не мыслю жизни. Такие стихи как молитва.
S Хорошо, разобрались. Я понял, что значит для Вас – любить стихи. Теперь перейдем к главной теме разговора. Существуют стихи, изначально написанные на нашем родном языке – по-русски. И есть множество написанных на многих других языках. Вы владеете некоторыми из этих языков, но не настолько, чтобы жить в них. Вам не дано запустить процесс узнавания своих среди стихов, на этих языках написанных, не суждено твердить эти стихи в минуты счастья и несчастья. Вы вынуждены ограничиться теми, которые есть по-русски, то есть переводными. Ведь гигантское количество стихов, в том числе все знаменитые, переведено, многое неоднократно, и это тоже русские стихи – их язык русский, рифмы, размер и прочие атрибуты при них. Их Вы читаете? Ищете ли свое, любимое, среди этих бесчисленных томов?
N Я старался. Но, признаться, среди переводных стихов захватывающего душу нашел очень мало. По молодости даже чувствовал какую-то неловкость – неужели иностранные гении так тусклы и банальны? Стихи порой совсем беспомощны – неуклюжи, рассыпаются, а порой какое-то легковесное тру-ля-ля. Старался читать и практически перестал. Но ведь, скажу честно, и новых оригинальных авторов с годами почти перестал читать – слишком уж труд поиска жемчужных зерен известно где стал несоразмерен с оставшимся сроком жизни. Читаю, конечно, но по большей части лишь тогда, когда по косвенным данным есть серьезные основания найти. А в переводах искать практически перестал.
S Что же, и потребности нет?
N Потребность-то есть. И несвободное чтение иноязычных оригиналов, и смутно прозреваемые намеки в переводах создают все же туманное представление об иных, чем русский, поэтических мирах, слушать и впитывать которые имеется радостная готовность. Но они остаются далеко за пределами моих возможностей узнавания.
S И что же, нет исключений?
N Исключения есть. «Горные вершины спят во тьме ночной», «Кто с хлебом слез своих не ел», «О Боже, я раненный насмерть играл», «Любовь, любить велящая любимым» - эти строчки со мной всю жизнь. А ведь это Гете, Гейне, Данте...
S Выходит, всё дело в переводчиках?
N Да, возможно. Лермонтов, Тютчев, даже Алексей Константинович Толстой – большие поэты, интересные прежде всего сами по себе. Но, скажем, Лозинский никаких таких особенных оригинальных стихов как будто не оставил, а вот строчки из Данте… Правда, больше строчки, отрывочки, нельзя сказать, что целое, но ведь и это так много!
S Может быть, переводы – это просто их стихи. Ну, навеянные иностранным классиком. Мало ли что навеет? «Когда б вы знали из какого сора»…
N Переводы их звучат не совсем теми же нотами, что их же оригинальные стихи. И как быть с Лозинским, да и некоторыми другими: Жуковским, Маршаком?... Нельзя сказать, что их собственные стихи так уж плохи, но именно некоторые их переводы, а не оригинальные стихи, по-настоящему волнуют душу. И два сонета, шекспировский и китсовский, звучат у Маршака совсем по-разному, хотя почерк одного и того же переводчика в них обнаружить при внимательном анализе, конечно, можно.
S Ни Лермонтова, ни Тютчева, ни Жуковского никто переводам не учил. Просто они были поэтами и свободно читали иноязычных авторов, некоторых из которых любили. Да и Маршак с Лозинским специальной подготовки не проходили. А вот сейчас переводу стихов учат: курсы, семинары. Что же, плохо учат?
N Разве можно учить поэзии? Переводчики стихов превратились в своего рода цех, в котором есть правила, условия приема, критерии качества – и всё отдельно от главного: рождаются ли стихи, которые хочется твердить в счастливую или трудную минуту. Тома переводов поэзии заполнены мертвечиной. Один процент живого оправдал бы всю эту деятельность. Но есть ли один процент? Покажите мне его. Один праведник спасает город. Где он, этот праведник?
S Что же, перевелись таланты на Руси?
N Не думаю, чтобы перевелись. В данном случае речь идет о том, что стихотворение, в том числе переводное, может быть создано только Поэтом. Поэтом, если и не обязательно того уровня, что автор оригинала, но и не ничтожеством в его лучах. Ведь важно, как давно сказано, не что и не как, а кто. Поэтов всегда единицы. А наваждение долго не проживет.
S Но у профессионалов-переводчиков есть аргумент: да, мы не всегда сохраняем поэтический уровень и меру воздействия, но даем читателю представление о мировой поэзии. Не обязательно гении, но переносчики информации.
N Информации о чем? Что такой-то всемирно известный поэт написал пятистопным ямбом стихотворение, состоящее из пяти четверостиший с перекрестной рифмовкой, в котором радовался наступлению весны, но сожалел, что его возлюбленная далеко? Вот собственно и весь объем обычно получаемой информации. Что составляет поэтическую сущность, от чего слезы наворачиваются на глаза у читателей оригинала, полностью остается за скобками. Да что там поэтическая сущность! Даже связного пересказа хода мысли, течения чувства, основных образов обычно не найти – какие-то плохо склеенные обрывки, потому что рифма не тетка, потому что нужно влезть в трещащий по швам размер. Внешнее, формальное, содержание и то не передается. Подстрочник был бы в этом смысле полезнее. У самых больших мастеров эта задача решается лучше, конечно, и внешнее содержание более или менее просматривается. Но только внешнее («фактуальное», как говорят филологи), о поэтическом по большей части и речи нет, оно при разборах качества переводов, как правило, даже не обсуждается.
S Вы хотите сказать, что стали бы читать сборники подстрочников?
N Пожалуй, нет. Но зачем крайности? Подстрочник можно олитературить, ведь и хороший перевод прозы – не подстрочник. Если такой прозаический перевод сделан человеком с поэтическим вкусом, еще лучше поэтом, может получиться текст, который захочется читать. Это способ дать представление как минимум о том, про что именно писал поэт, без отсебятины, а, возможно, и об очертаниях его поэтического мира. Это будет как прекрасный пейзаж, который видишь издалека и куда так хочется войти. В западной традиции прозаические переводы поэзии создаются и присутствуют в культурном обиходе, а у нас их практически нет. Но, конечно, поэтического осмысления чужой поэзии даже самый блистательный прозаический перевод не заменит – вряд ли его захочется твердить наизусть.
S И как же Вы представляете себе идеальное решение вопроса?
N Решение простое, но вряд ли выполнимое. Прежде всего, стихотворный перевод следует судить, как если бы это было русское стихотворение, каковым оно и является. Какую бы «поэтическую» ерунду ни публиковали порой крупные журналы и уважаемые издательства, но они все же стараются ставить заслон перед откровенной бессвязностью и безграмотностью. Почему перед стихотворными переводами запретительный барьер опускается почти до земли? Не надо стремиться издавать полные собрания стихотворных переводов тех или иных поэтов – пусть будут единичные переводы, но пусть они будут живые. А полные издания разумнее выпускать в прозе, с хорошим литературным уровнем перевода и качественными комментариями. Но, повторюсь, сделать это невозможно.
S Почему же? Вы же сами сказали, что наваждение долго не продержится.
N Оно и не держится. Вы думаете, современники Жуковского мало переводили? А уж при Лозинском и Маршаке стихотворный перевод был вполне поставлен на поток. Где же они, эти переводы? Практически исчезли. Иногда вытаскиваются, чтобы быть забытыми снова. Теоретики перевода придумали, что переводы стареют и должны со временем заменяться новыми. Всё верно: мертвое не допускает хранения, протухает. На то оно и мертвое. А вот «Лесной царь» Жуковского, «Божественная комедия» Лозинского и лучшие из шекспировских сонетов Маршака живы и никуда уже теперь не денутся, а их злопыхательствующие критики – кто уже забыт, кому это в скором времени предстоит. Да, наваждение не держится, лжепереводы забываются, но система стихотворного перевода как социальный институт только крепчает. Издаются новые сборники и антологии, в которых старых переводов практически нет, – нужно дать заработать новым силам.
S Так все-таки, что же подпитывает эту систему, если она мало кому нужна?
N Ну, как мало кому? Самим цеховикам нужна и надстройке, которая вокруг них наросла: критикам, исследователям, наставникам в «мастерстве», в общем всем, кто готов вникать в «тонкости оформления» и спорить о школах перевода. Они занимают места в разных комиссиях, умеют выбивать гранты и прочее финансирование: ведь все знают, что поэзия не приносит прибыли и нуждается в поддержке. Вряд ли, этот кусок сейчас особенно жирен, так тем более обостряется борьба за место под лампой. А те, кто к цеху не принадлежит, мечтают к нему присоединиться и ищут хоть малого лучика известности. Они изучают авторитетные образцы, обрушивают плодами своего творчества интернет, готовы издаться за свой счет, только чтобы увидеть на обложке свою фамилию рядом с именем гения. Всё это грустно, но что поделаешь.
S Понятно. Но разве у этих, как Вы их называете, «лжепереводов» есть читатели?
N Читатели есть. Во-первых, перечисленных мною не так уж мало. А поэзия, вообще, интересует не то чтобы многих. Во-вторых, немало тех, кто купит том Гете или Китса просто из-за имени на обложке. Полистают и навсегда отставят, но книжка уже куплена и украшает шкаф. Наконец, очень много тех, которые вообще не испытывают потребности в поэзии или не почувствовали ее в себе. Стишки и стишки, ну и ладно. Один из способов привыкания к плохим стихам. Они и попроще будут, чем все эти ваши избранные. Не говоря уж о таких трудных авторах, как Пушкин. А не так мало и тех, кому просто нравится жевать эту мякину – читать стихи все подряд без особых экстазов и волнений. Мы говорили о любви к стихам в начале беседы – у разных людей любовь бывает разной. Кстати, так называемая «современная» поэзия с ее бесконечными змееподобными верлибрами воспитывает в известной мере читателя стихов, похожего на многочисленную группу читателей прозы, - читателя, который почитывает. Интернет сейчас предоставляет обширное поле для наблюдений. И, знаете, не так уж редко один перевод предпочитают другому именно за то, что он банальней, в большей степени общее место.
S Так что же делать?
N Да ничего особенного. Жить, писать, любить, как выбито на могиле Стендаля. Поэтам создавать стихи, в том числе и те, которые оживляют по-русски творения великих чужеземцев так, как они это понимают. Тем, кто любит поэзию, любить ее и не стесняться говорить о своей любви. И ни при каких условиях не называть черное белым. В общем, жить не по лжи. Чего же проще? Да скроется тьма!
S Не скажу, что перспектива слишком обнадеживающая. Интересно было бы послушать и другие суждения по теме сегодняшнего разговора.
Публикатор напоминает, что его точка зрения не во всем совпадает с мнением г-на N. Он надеется, что пытливый вопрошатель S со временем предаст гласности беседы с носителями разных взглядов на поэзию и ее перевод. И все же – не такими ли неудобными читателями, как N, жива поэзия?