Как будто
уже давно упущено время.
Я смотрю в неподвижную воду.
Затон.
Так бывает, что люди смотрят друг в друга,
как через прозрачную призму, но
не в состоянии разглядеть ни черт лица,
ни теней, скользящих по розовеющим глазным белкам,
ни услышать биения, то гулкого, то спокойного,
то ровного, то замирающего в унисон
с дыханием сердца.
Затаились.
Я пела тебе, не называя слов по именам,
пыталась поймать твой ускользающий взгляд
хоть на секунду в умышленный фокус.
Знаешь, как выглядят крылья осы, когда её
фотографируют в макро? Вот
так я хотела имя твоё изначальное видеть –
до каждого ярлыка,
до каждой победы, медали, и каждого иска-
жения женщиной, всесильной, всежалкой,
как жало торчащей в артерии сонной.
Что там?
Что за границей иконки, щелчка? Что заграницами?
Трубят трубадуры, бесятся Карлы, воюют с полициями?
А как же другая война,
где ты уже тысячу раз проиграл,
и всё не заметил причины?
А я просто хотела смотреть, как ты
выходишь из душа, смеёшься, завидев мою улыбку из темноты
московского утра с его черным чаем, гренками, и парой ломтиков колбасы,
что кажутся самыми вкусными в мире.
И нечего предложить мне было,
кроме себя одной.
Ведь за моей спиной –
ни гроша.
Чего стоят по твоим меркам улыбка, объятия, нежная тишина?
Вся философия мира – в ночном разговоре двоих?..
(Ничего).
Что же.
Теперь знаю только одно:
кто-то кинул в моё отражение камень, где было лицо,
и я больше не вижу дна.
Мутно.