Элис была как светило – прекрасной,
грустной, задумчивой, точно луна. с взглядом медовым и кожей атласной, ангелом нежным, но как сатана яркой, безбашной, взрывной, невозможной, с ветром, поющим в ее волосах, легкой, игривой, банальной и сложной, вечно летающей там, в облаках. волосы Элис как солнце сияли золотом, пурпуром, медью, свинцом. слезы в глазах были точно кристаллы, было в веснушках у Элис лицо. мягкие, будто бы лен ее прядки – и золотые как теплый песок. острые плечи, ключицы, лопатки, красные губы, как ягодный сок. мягкие, ватные, нежные руки, голос, звенящий как чистый хрусталь. с ней – не бывало ни страха, ни скуки, было тепло – будь то май, будь февраль…
Элис глотала вино из бутылки и отвечала, порой, невпопад, мне говорила, что где-то в затылке все тарабанит безжалостный град. я целовал ее, нежно и страстно, гладил затылок, смотрел ей в глаза. Элис прекрасна, до боли прекрасна – гром поднебесный, ветра и гроза. губы ее – так юны и так вешни – вкус сигарет и плохого вина, вкус алкоголя и спелой черешни, длинной, чернеющей ночи без сна. Элис дарила помаду на щеки, и обнимала за шею меня – я посвящаю ей все свои строки – девочке,
ярче
любого
огня.
я был с ней рядом, я ею дышал и воздух носил только имя ее. девочка-бешенство. муза-фиалка, щит мой и острое в сердце копье. Элис была невозможно прекрасной – ивой плакучей, девчонкой-свинцом. тихой и нежной, безбашной, опасной. я был ей другом и братом, отцом.
и если Элис меня растворила – значит, она не совсем умерла. взгляд – в пустоту. сигареты, текила…
Элис была ведь, была же…
была.