— Тебя Леной зовут? — в столовой во время обеда ко мне подсела маленькая юркая женщина неопределённого возраста. Ей можно было дать и тридцать пять, и все пятьдесят пять лет.
— Да... а что?
— Видишь ту толстуху в соседнем ряду? Чернявую такую... из Калмыкии приехала.
— Ну... вижу. В чём дело-то?
— Вчера за ужином слышала, как она своей соседке говорила, на тебя указывая, что, мол, довыделывается, перо в бок получит.
— Да я знать её не знаю! Странно. Смех, да и только.
— Ты поосторожнее с ней. Сидела она. Пырнула кого-то ножом. Бо'рзая и безбашенная.
— Спасибо, конечно, за предупреждение. Но я никак не пойму, за что?
— Понаблюдала я за тобой. Вижу, что нормальная женщина, без понтов, поэтому предупредила. Вспоминай, где ты ей дорогу перешла, где недавно пересекались.
— Вроде бы... позавчера на дне рождения девчонки из соседней комнаты её видела.
— Ну, ладно, давай. Одна по лесу не гуляй! — улыбнулась она и быстро ушла.
— Зумрат, погоди-ка! — окликнула я в коридоре молоденькую женщину. — Ты знаешь калмычку? Толстушка... на твоём дне рождении была?
— Да нет... привёл кто-то. Мы всех звали. А что?..
И я рассказала ей про «перо в бок».
Мы подружились с Зумой, несмотря на большую разницу в возрасте, когда проходили осмотр врачей при поступлении в санаторий. Весёлая, очень красивая девчонка двадцати трёх лет. Только-только окончила университет. Муж, как узнал о диагнозе, сразу же бросил Зумрат и годовалую дочку. Заботу о ребёнке взяли на себя её родители. Когда дело пошло на поправку, муж стал позванивать, но отец сказал: «Один раз предал — предаст ещё! Разводись!»
В туберкулёзном санатории был наплыв пациентов из Дагестана. Зума принципиально не носила платок, хотя к ней несколько раз подходили земляки с настоятельной просьбой спрятать волосы. «У нас — светское государство. Традиции чту. Голову платком покрываю, когда надо. В чёрное с головы до пят пусть своих жён одевают!» — жаловалась мне. — «Будут ещё меня учить! Я вообще-то юрист с дипломом!»
— Что ещё за «перо в бок»? Что ещё за «довыё...»? А, может, ей не понравилось, как вы лезгинку наравне с нами танцевали. Здорово получалось. Наши оценили. Вы — яркая, а ярких не любят. Может, ей кто-то приглянулся, а тот на вас запал?
— Да ладно тебе, — рассмеялась я, — скажешь тоже!
— Я поговорю с нашими...
Тренажёрный зал был полупустой. Несколько мужчин в наколках тягали гири и штанги. Я прошла в смежную комнату с велотренажёром и беговой дорожкой. Выбрала велосипед и закрутила педали, наращивая скорость. Вслед за мной неожиданно зашла «мой личный враг» и, зыркнув, включила дорожку. Я поймала её пристальный взгляд, но глаз не отвела. Она смотрела в упор и уже почти бежала с грохотом на всю комнату. «Кто кого переглядит?.. ну, давай-давай, не на ту напала, девочка!» — думала я, улыбаясь и рассматривая её глаза. Она не выдержала первой и перевела взгляд на окно.
— Как вас зовут? – спросила я резко.
— Валя.
— Я меня Елена. Сколько вам лет?
— Тридцать.
— А мне сорок семь.
— А я думала... надо же...
— Откуда приехали?
— Из Элисты.
— Валя, а не хотите ли вы до монастыря прогуляться после обеда? — вдруг предложила я. Любопытство взяло верх. Мне не терпелось выяснить, «откуда ноги растут».
— А давайте!..
Накрапывал мелкий дождь. Тянулись последние дни сентября. Наш санаторий одиноко возвышался посреди пустоши. Несколько лет назад сильный пожар уничтожил вековые сосны и вплотную подобрался к главному зданию. Говорят, что с огнём тогда сражались все — и пожарные, и медперсонал, и пациенты. Постройки удалось отстоять, но санаторий можно было смело переименовывать из «Лесного» в «Степное». Мы с полчаса шли по пустоши, пока не добрались до лесной дороги.
— Валя, а семья у вас есть?
— Дочка только. Мужа нет, — она учащённо задышала.
— Одышка? Оба лёгких задето?
— Да. Операция была. Надо барсучий или медвежий жир есть и исландский мох, говорят...
— У меня тоже оба. Заросло.
— Слушайте, я же – буддистка. Мне можно в мужской православный монастырь?
— Думаю, пустят. Я уже была. Хотя обрядово – мусульманка.
— Вы? Никогда бы не сказала. Думала, что русская.
— Я – смесь-перемесь.
В молельной комнате при монастыре было набито битком. Начиналась служба. Нам выдали по платку и по юбке-фартуку — и мы юркнули внутрь. Я прошла поближе к алтарю и спросила у, как оказалось, настоятеля, можно ли поставить там свечу. Он посмотрел на меня и шепнул: «Иди, поставь». Я зажгла свечку, укрепила и осталась стоять впереди всех. Валя затерялась где-то в толпе. Сквозь небольшие окна я смотрела на Волгу. Монастырь раскинулся вблизи реки среди молодого сосняка. Дождь перестал моросить. Выглянуло солнце и забилось лучами внутрь домовой церквушки. Монахи пели. Прихожане время от времени крестились. А я стояла и смотрела на светлеющее небо, и чувствовала, как легко-легко становилось на сердце, словно благодать сходила на меня. Служба заканчивалась. Толпа выстроилась в ряды и склонила головы. Настоятель ходил между рядами с кадилом. Я задумалась о своём и, не склонив голову, смотрела на догорающие свечи. Он, улыбаясь, подошёл ко мне в облаке ладана...
Мы возвращались по тропинке сквозь сосновый бор.
— Слушайте, что там вам настоятель сказал? – спросила Валя.
— Ничего такого. А что?
— Бабка рядом со мной всё ворчала, возмущаясь: «Непорядок, посмотри на неё, – прошла туда, куда не каждый осмелится, голову не склонила, не крестилась, а настоятель ей улыбается!»
Солнце пропало. Опять задождило, но деревья прикрывали шатром, и только редкие капли долетали до нас.
— Лена, можно на «ты»? – вдруг спросила меня Валя.
— Давай...
— Слушай, ты на дне рождения лезгинку с парнем одним всё танцевала. Как он тебе? У вас есть что-то?
— С кем? Ты о ком?
— Неважно...
— Да ты что?! – я вдруг поняла, что она приревновала меня к кому-то, и Зума была права.
— Он так на тебя смотрел...
— Да о ком ты?! Я там со многими танцевала, мы же все вместе были. Ты что?!
— Между вами, правда, ничего нет? – она достала сигареты и закурила.
— Успокойся! – я рассмеялась. – Сказала же тебе, сколько мне лет, да и замужем я.
— Честно – ничего? – она будто не слышала меня.
Я не ответила ей и пошла дальше. Валя нагнала меня:
— Вы простите меня, – она опять перешла на «вы».
— За что?
— Неважно. Но простите...
— Ну, хорошо. Тогда и ты меня.
— За что?
— Неважно, – ответила я, и мы рассмеялись.
Тропинка уткнулась в ясень. Ярко-красные листья устилали землю. Скукожившиеся старые напоминали бутоны роз, а недавно опавшие – перья птиц.