ЗАСУДИЛИ УДАЛЬЦОВА...
Засудили Удальцова,
Так на это ведь ума
И не надо никакого.
Суд, побои да тюрьма –
Жизни нынешней основа.
Но её отец-Дюма
Воплотил когда-то в слово.
Эх ты, тьма ты, наша тьма!
ИЗ ЖИЗНИ СТАРИЦЫ НИКОЛАИ
«От веры отрекись!» – ей на допросах
В лицо бросали нагло и упрямо.
«Не отрекусь», – она им отвечала
Негромко, со смиреньем постоянным.
И, видно, это более всего
Огэпэушников и жгло, и злило.
«Да знаешь, мы ведь цацкаться не любим,
Осудим и пошлём подальше в ссылку,
А надо – и на каторгу отправим!»
Она смиренно говорила им:
«И там ведь люди, приживусь, привыкну».
«Но мы тебя сошлём, – в ответ кричали, –
Туда, где даже птицы не летают!»
Она опять смиренно говорила:
«А птицы мне как раз и не нужны.
Но где найдёте вы такое место,
Пусть каторгу, тюрьму, – где Бога нет?»
ИЗ ДАНИИЛА СЫСОЕВА
«Взломаем небо! – Так решил Нимрод. –
Прорвёмся в рай своей земною силой!»
И башня Вавилонская растёт,
Губя из года в год за родом род,
Но становясь и царскою могилой.
НА СМЕРТНОМ КРЕСТЕ
России
Мы браним тебя чуть ли не матом,
Что ты в рабской живёшь нищете.
Ну а ты не живёшь – ты распята,
Как разбойник на смертном кресте.
В удивительных водах крещенья,
Что и вправду сама чистота,
Ты святое избрала служенье
Незапятнанной правде Христа.
Долго к жизни в Христе привыкала,
Груз языческих пут волоча.
И уж камнем незыблемым стала,
Но в вольтеровский век потеряла
Остроту неземного меча.
И, сам меч потеряв напоследок,
Ты тропинкой Иуды пошла.
Тот за тридцать еврейских монеток,
Ты бесплатно Христа предала.
И однако не все россияне
Покорились ударам хлыста!
Звёзды тысяч имён воссияли
За великую правду Христа.
Конвоиры кричали: «А ну-ка
Сбросьте крестики! Будет наука
Остальным с вашей легкой руки».
Вы в ответ им: «Да нет, большаки,
Ни к чему нам иудова мука.
Лучше сразу стреляйте, братки».
Но другие, не ведая сраму,
Принимали как должный удел,
Что взрывали часовни и храмы
И вели христиан на расстрел.
Широко шла Россия, да тесно
Вышла к подлости и нищете.
Дал Господь ей последнее место –
На кровавом
голгофском
кресте.
На кресте векового безверья,
На кресте векового вранья,
На столетнем кресте лицемерья –
Под нависшею тьмой воронья.
И летят сквозь потёмки и стылость
Пустобрёхов кремлёвских слова,
Что Россия уже возродилась,
А Россия – почти что мертва.
Гей, Россия! За прошлые бденья,
За остаток растраченных сил
Испроси у Владыки прощенья,
Воскресенья нам всем испроси!
Может, ради нездешнего света
На последней туманной черте
За раскаянье честное это
Он простит нас на смертном кресте.
БЕРЕМЕННУЮ ЖЕНЩИНУ БОТИНКОМ...
Беременную женщину ботинком
Омоновец с размаха бьёт в живот.
Разгневанная жутким поединком
Толпа от возмущения ревёт.
Ревёт уже почти звериным криком,
Упрямо рвётся пленницу отбить,
Но перед мёртвым полчищем великим
Толпа невольно вытянулась в нить.
Сквозь море роботов ей не прорваться,
И свист дубинок ей не побороть.
Где нету совести, не состояться
Добру, к которому зовёт Господь.
Где нету совести, там зло у власти,
Закостенелой наглости закон,
Там рвёт беспомощный народ на части
И бьёт его ботинками ОМОН.
И бьёт с особенной, двойною силой
Беременных – одним ударом двух.
Неколебимым этаким Аттилой,
В ком никогда не просыпался дух.
Зачем машине дух? В цене железо.
Что толку в теле из костей и жил?
Вон как беременной ботинком врезал,
Всю силу бездуховную вложив!
Ведь знал злодей, что если искалечит
Жизнь двух, и трех, и даже десяти,
Режим ему возможность обеспечит
От гнева всенародного уйти.
Да что народ! Плюют на всю планету,
Когда дают дурдомовский ответ,
Мол, всю Москву проверили, и нету
Омоновца-садиста, нет как нет.
Вот почему злодейство стало модой.
Как высшим орденом, бесчестьем горд,
Беременную правдой и свободой
Омоновец Россию бьёт в живот.