МОЛОЧНИК
«Молоко, молоко» –
мне забавно и легко.
Слышу радостные крики,
знать оно недалеко.
Во дворе невдалеке
весь в тумана молоке,
словно кочет-одиночник,
голосит вовсю молочник.
Ты, молочник, не кричи,
лучше нервы подлечи.
Не вопи ты, что есть мОчи,
или может быть мочИ!
У тебя мочА такая,
что от края и до края
в ранний час над всем двором
разразился сущий гром!
ЖЕСТЯНКА
Некто пнул ногой жестянку спозаранку под окном,
и задорно, бурно, ярко мысль высказал о том.
Мысль его была, как песня, плодотворна и свежа.
Жаль, в руке моей поспешной утром не было ножа.
Остроту и свежесть мысли так хотелось оценить!
Как досадно, что не вышло, и сосед остался жить.
Жить, возможно, станет долго, будет вновь встречать рассвет,
проживёт лет сто на свете, ну, а может быть, и нет.
Всё зависит от удачи. Может быть и повезёт.
Только может быть иначе и совсем наоборот.
Обормот, козёл вонючий, твой поступок нагл и дик.
Нет, чтоб вывернуть певучий, громкий русский свой язык!
Нет, чтоб покорёжить ногу – подвернуть, а то сломать!
Нет! Ты вышел на дорогу, чтобы вспомнить свою мать,
чтобы помянуть всех предков из неведомых колен,
чтобы словом добрым, метким освежить их прах и тлен!
Эх, да что тут! Эх, да как там!
Оскоромилась душа.
Хватит грохать , хватит каркать!
Жизнь чертовски хороша!
КОФЕ
Почему-то кажется,
воздух пахнет кофе.
Может где-то рядом
его кто-то пил.
Может даже пьющему
очень одиноко
Что ж ты, сволочь гнусная,
нас не пригласил.
Пьёшь его как кровушку,
затаившись, жадина,
чтобы в одиночестве
прелесть смаковать.
Что подобным Родина!
Этакая гадина
может очень запросто
Родину продать.
Родину любимую,
Родину прекрасную
очень даже дёшево,
будто два в одном.
До чего же муторно,
до чего страшно мне!
Для чего на свете все
мы теперь живём?
Ты врагам со скидкою
предлагаешь Родину!
Ты готов задёшево
уступить её.
Вот бы стать улиткою,
пусть совсем не прыткою,
но зато имеющей прочное жильё.
ДОМИНО
Трясут костями мужики –
стучат доминиканцы.
Об стол, рассудку вопреки,
дуплятся, как поганцы.
У них понос, у них запор –
что на жаргоне «рыба».
Трещит, дрожит воскресный двор
от этого пришиба.
Кладётся плашка домино
на звонкий стол не как говно,
не как горчичное зерно,
что в тишину облечено,
но как гранита глыба.
Горят глаза, но не туза
нащупывают пальцы:
«четыре-два» спустив едва,
почёсывают яйца.
Всё остальное не с руки –
смакуют пиво мужики.
Гуляет двор, кайфует двор,
журчит попутный разговор.
ХАРАКИРИ
Зарезался обычным гребешком
потомственный одесский парикмахер,
в оставленном письме послав всех на хер,
сложив свои ладони пирожком.
Посыпав грудь стиральным порошком,
он пропилил свою грудную клетку,
зажав в зубах тряпичную салфетку,
проглаженную старым утюжком.
Как истинный японский самурай,
он, учинив подобье харакири,
прожив остаток жизни на кефире,
покинул свой нетопленный сарай.
Прости почтенный парикмахер-сан,
за то, что мы тебя не сохранили,
за жизнь на обезжиренном кефире,
за арии из «Чио-чио-сан».