Ничего не нужно мне, ничего не хочу я, милый,
Кроме той темноты и сладости, от которых жгло и мутило,
Кроме гари подъездной, сухого вина и дыма,
И глазищ твоих полудетских, как у ангела Серафима.
Про духовную близость кричат, высыхая телом -
Я не буду такой, поверь, пока кожу не выкрасят белым.
Я сама себе кореш, мне есть, с кем болтать по ночам.
Но за то, чтобы спать с тобой, я продамся любым чертям.
Пусть они заберут меня, сделают волчьей масти,
Я приду к тебе, мальчик, сожму тебя в серой пасти,
Уложу на кровать, разорву твои джинсы в клочья,
Вот тогда ты узнаешь, что значит любить по-волчьи.
Чтобы пенилась кожа, на простынь текла кровища
И блестели водой и солью твои ангельские глазища.
Но с тех пор, как закрыли подъезды, заколотили крыши,
Я не пью с тобой больше, знакомых шагов не слышу,
Только запах кошачий и кашель больной соседки...
Я совсем не могу уснуть. Какие глушить таблетки?
Я проваливаюсь в болото, в липкую тёмную жижу.
Кажется, я не выберусь, милый, я больше тебя не увижу.
Бью посуду о стены, зачем-то грызу подушки,
Наливаю столетние виски в огромную чайную кружку.
Ложусь на кровать в твоих джинсах и старой твоей рубашке.
И смотрю в потолок устало, как потрёпанная дворняжка.
Укрываюсь твоей простынёй, мокрой, кроваво-красной.
Ты впустил меня в этот дом... Напрасно, малыш, напрасно.