Пологим скатом замечанье уйдет,
Чуть только ближе отворится дверь —
В нее ворвется бриз — уже желанье
В тени осин скорей услышать только трель.
Прекрасной амфорой из звуков тебе
Украсят непременно стол без явств.
Какая ж это, право, будет мука:
Жевать все то, что дважды смысла не придаст.
Крутить в руках какое-то посланье?
Да ну, руками надо делом в сердце бить.
Удар был хлесткий. Позже ожиданье
Учило разум верить, что душу можно исцелить.
Проклятый фарс, смущенное закланье, да я бы сам...
Конечно, сам: искал вину для оправданья,
Что не хотел блуждать, подобно псам,
А значит гордо выл, теряя вновь патетику сознанья.
Да укротить возможно ль все же страсти?
В душе на все в готове грозный крик.
Несвойственно в игре сдавать свои всем масти,
Но, не открывшись, я не сдерну клоуна парик.
Смотрю в глаза и вижу искры — еще не отблески ночей.
Уже нутром я ощущаю близость смысла:
Такое чувство только если ты на дне ее очей
И уходить нельзя — снаружи тонут быстро.
Но только ж раз представить можно небо,
В котором ты не отражаешься, а сам летишь.
Нуар и сепия бессменного момента лишь плацебо,
Ведь одному признаться страшно, что сгоришь.
И разве можно страх мешать со злобы ядом,
Который пьешь от всяких непридведенных потерь?
Да можно все, когда есть мир под звездопадом,
В тени осин которого вам шепчет трель.