Душа моя, как боевое знамя,
от рваных ран на нём горит орнамент,
узоры непросты и нарочиты:
здесь текст какой-то, — только не прочитан.
Не сдавшееся боевое знамя,
а кто-то говорил: "Всему — цена есть."
А кто-то вопрошал во мне: "Не здашься?"
Ведь не иначе, — это ангел падший.
Я и ему, Господь мой, благодарна
за понимание — живу недаром,
за то, что обличал всегда прилюдно,
однажды даже, — и в лицо мне плюнул.
Я всё ещё стою, где Ты поставил
всем вопреки прогнозам и подставам,
я всё ещё держу над головою,
как знамя, сердце и оно — живое,
не сдавшееся вопреки прогнозам,
и этого нельзя осмыслить мозгом!
О, этого нельзя понять, потрогать,
в сознании всё это за порогом
осмысленности, где-то в сфере духа,
который знает всё и легче пуха.
Меня ещё в пустыне кормят птицы,
орлица в клюве принесла водицы,
быть может, принимая за орлёнка,
мне говорит, — я понимаю клёкот.
Ещё во мне трепещет это знамя
бессмертное... так ангелы сказали,
ещё во мне курлычет птица духа,
и, крикнув с высоты, достигнет слуха,
ещё со мной и слышит Господин мой,
но нет, — Он не из лампы Алладина.
Он изнутри, из сердца, из межбровья
и Он, — под любящим моим покровом.
А я, признаться, вечность возлежала
лишь на груди Его. И нынче жажду
испытываю вовсе без причины:
ведь пью и пью, и ем — из глаз мужчины!